Читать книгу - "Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов"

–Ты тоже постишься?

–Я? У меня – как получится. Священники же говорят: пост по силам. Я мясо в пост редко кушаю, я вообще больше рыбу люблю. Вкусненького, правда, че-нибудь в течение дня обязательно скушаю, грешна, признаюсь. Но перед причастием я прям ни-ни! Ни тортиков, ни конфет, это строго! Даже молока не пью!

–Молодец,– похвалил Норов.

–Да уж! – отозвалась Ляля с гордостью.– Терплю изо всех сил.

–Ты исповедуешься? – спросила Анна.

–Само собой!

–Тебя допускают до причастия без проблем? Я имею в виду, священники не задают вопросов о личной жизни?

–Ты о том, что мы с Вовкой вне брака живем? – догадалась Ляля.– Спрашивают, конечно! Раньше я по глупости все на исповеди выкладывала, как дурочка буквально! Меня пару раз не допускали. Помню, так расстраивалась, прям плакала! Обидно же! Готовишься-готовишься, все эти каноны читаешь, ни слова в них не понятно, и на тебе! Иди гуляй. Но это давно было. А теперь я поумнела, на индивидуальную исповедь не хожу, только на общую. На Пасху, там, на Рождество, в Чистый четверг, ну и на другие праздники, когда народу много, всех скопом исповедуют. А чего частить-то? Мария Магдалина вообще только раз в жизни причащалась, и то в рай попала! Все эти посты, между прочим, не главное. Главное – чтобы вера в душе была. А на общей исповеди – милое дело! Батюшка выйдет, текст зачитает, там, в этой бумажке все написано, ни убавить, ни прибавить. Мы все за ним хором повторим «Прости нас, Господи!», он и благословит.

–Удобно,– заметил Норов.

–Ага,– согласилась Ляля.– И душевно.

* * *

Первым в яму Норов стащил Костю, потом Петро. Толстые, большие, мокрые, в мокрой насквозь одежде, они лежали лицом вниз, один на другом, будто в непристойном и жутком объятии. Рому Норов попытался уложить сверху, навзничь, чтобы как-то просунуть его длинные ноги вниз, в яму, между ее краями и телами других; но у него ничего не получалось. Костя и Петро были слишком крупными, они едва помещались в могиле, не оставляя свободного пространства; к тому же она оказала слишком мелка для троих.

Уже окоченевшее тело Ромы почти целиком осталось снаружи, его остекленевшие глаза пусто смотрели в черное небо. Вновь вытаскивать тела и копать глубже у Норова уже не было сил; рассчитывать на Дауда с его перебитой рукой не приходилось, и Норов просто забросал трупы землей. Получился холм, верхушку которого Норова прихлопал лопатой, чтобы дождь не размыл землю.

На обратной дороге к машинам Дауд, сунув пистолет за пояс, шел впереди, поддерживая больную руку; Норов плелся следом, зачем-то все еще волоча лопату. Мягкую почву совсем развезло, она хлюпала и проскальзывала под ногами и, когда Норов терял равновесие, он упирался лопатой в землю. Дождь стекал с мокрых волос по лицу, но Норов был ему рад, потому что дождь охлаждал ноющую боль внутри, и еще потому, что если бы Дауд сейчас обернулся, то не понял бы, что по лицу Норова катятся слезы.

Он не мог ни о чем думать сейчас, он с трудом вытаскивал из грязи увязавшие ноги, с которых то и дело соскальзывали кроссовки, и ему казалось, что он тонет не в грязи, а в кровавом месиве.

Наконец, показались приглушенные фары «девятки». Салман, заслышав выстрелы, давно уже выскочил из машины и нетерпеливо топтался под дождем, вглядываясь во мрак. В его руке был пистолет, наверное, взятый из груды оружия в «мерседесе». Едва завидев медленно продвигавшиеся в темноте фигуры, он рванулся навстречу, но остановился и что-то спросил у Дауда по-чеченски. Тот коротко ответил. Салман растерянно переспросил, и Дауд односложно подтвердил.

Норов догадался, что Салман сначала спросил, где остальные, а, услышав ответ, не сразу понял, что убили всех.

Пораженный Салман остался стоять на месте; Дауд поравнялся с ним, задел плечом и, не обратив внимания, прошел мимо к «девятке». Салман что-то вновь спросил ему в спину. Дауд, не отвечая и не оборачиваясь, открыл заднюю дверь автомобиля.

–Выходи! – скомандовал он Оксане.

Та сидела, забившись в угол, в страхе таращилась на него и не двигалась. Она, как и Салман, слышала выстрелы, догадалась о том, что произошло, и обреченно ждала своей участи.

–Выходи!– повторил Дауд, но она лишь глубже вдавилась в спинку сиденья, сверкая испуганными глазами.

Салман подскочил к «девятке» с другой стороны, распахнул дверь и за волосы вытащил Оксану наружу. На каблуках, со связанными за спиной руками, она не устояла, оступилась и упала на машину, ударившись лбом о крышу, и свалилась бы в грязь, но Салман успел ее подхватить. Грубо встряхнув ее, как мешок, он поставил ее на ноги и, развернув, прислонил спиной к машине, лицом к себе.

У нее уже не было сил кричать, да и звать на помощь было все равно бесполезно; вокруг не было ни души, только черная ночь и дождь. Дрожа от холода и страха, не сводя с Салмана отчаянных глаз, она вновь залепетала свои мольбы о пощаде. Дауд что-то отрывисто приказал Салману по-чеченски; тот на мгновенье переменился в лице. Потом дернул Оксану за руку:

–Пойдем!

–Куда? Зачем? – она попыталась упереться.

–Пойдем! – Салман дернул сильнее, и она вновь чуть не упала.

–Что ты ему велел? – спросил Норов у Дауда.

–Чтобы в лес ее отвел…

Норов повернулся туда, где деревья, сливаясь с небом, стояли черной стеной, и понял. Но Оксана догадалась еще раньше него, сразу.

–Нет!– в ужасе завизжала она.

Салман ударил ее по лицу и снова дернул:

–Пойдем!

–Не-ет! – кричала она, зажмурив глаза и мотая головой, так что мокрые волосы разлетались в стороны.– Не-ет!

Дауд, огибая автомобиль, двинулся к ней, доставая на ходу пистолет.

* * *

У входа в собор, на ступеньках, полулежал немолодой транссексуал, в узкой короткой юбке, черных колготках и в дешевом белокуром длинном парике. Сквозь тональный крем на лице проглядывала черная щетина. Дамская шляпка возле него была перевернута вверх дном – для подаяний.

–Собор закрыт по случаю карантина, – гнусавым голосом сообщил он.– M’sieu-dames, s’il vous plait.

Он приподнял шляпку, Норов бросил ему монетку.

–Merci, c’est gentil,– кивнул транссексуал.– Не могли бы вы добавить еще один евро? А лучше – два. С утра хочу выпить кофе, и как назло, никого!

–Нашего дьякона тоже удручает всеобщее безверие,– заметил Норов, шаря в кармане в поисках мелочи.

Трансексуал улыбнулся уголком рта, показывая, что оценил шутку. Норов бросил еще пару монет.