Читать книгу - "Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская"

Вайолет, я хочу попросить у тебя прощения за ту боль, что причинил своей ложью. Умоляю, прости меня! Это был жестокий и бесчестный поступок. У меня не было никого и ничего, кроме тебя, и я предал самого дорогого, самого важного человека.

Но, хотя я и прошу прощения, я поступил бы точно так же и во второй раз. Я не жалею, что скрылся под чужим именем и дал тебе прожить спокойную и счастливую жизнь, не омрачённую мыслями о жалком калеке. Ты заслуживаешь счастья, которого я никогда не смог бы тебе дать. Я жалею лишь, что обманул тебя, хотя обещал всегда говорить тебе правду. Я нарушил обещание, но только потому, что любил тебя. Люблю до сих пор.

Я, как ни старался, не смог забыть тебя, словно рядовой Тиндалл действительно погиб в том окопе и время для него остановилось. Моя любовь к тебе остаётся неизменной, такой же, как в те дни, когда мы прятались в дальних комнатах твоего дома, смотрели на дорогу в Уилчёрч, такую светлую, прямую и манящую, и мечтали, как когда-нибудь вместе уйдём по ней.

Я всё бы отдал, чтобы ещё раз оказаться там рядом с тобой и просто держать тебя за руку.

Но я сам осквернил ложью всё то светлое, о чём мы мечтали. Я обманул многих достойных людей и годами пользовался именем, деньгами и прочими благами, которые мне не принадлежали. Вина тяготит меня, с каждым годом всё больше и больше, а стыд вгрызается в кости, точно черви. В своё оправдание могу сказать лишь, что принял это решение в миг слабости, в миг затмения, когда разум мой был спутан и охвачен паникой.

Тогда в госпитале, в палате для безнадёжных, я очнулся в ужасе, в глубочайшем ужасе. Я не видел ничего, не мог даже понять, закрыты или открыты мои глаза, есть ли они у меня. Я не чувствовал своего тела, а когда попытался кого-нибудь позвать, понял, что и ртом своим не управляю, не ощущаю его, а вместо лица у меня комок боли. Остался лишь слух, и тот был искажён. Видимо, я всё же как-то трепыхался, может быть, стонал, потому что сестра поняла, что я пришёл в себя. Она не стала говорить мне всю правду, чтобы не волновать, сказала лишь, что я сильно пострадал, весь в бинтах и мне нельзя шевелиться. Я ничего не заподозрил. Я был контужен и страдал от последствий кровопотери, потому не способен был мыслить здраво. Я даже не помню, сколько времени прошло до того дня, как со мной заговорил Фрэнсис. Всё смешалось.

Не хочу, чтобы мои слова прозвучали так, словно я перекладываю ответственность на Фрэнсиса. За свою ложь несу ответственность я и только я, но, не будь его, мне бы никогда не пришло в голову выдать себя за другого.

Фрэнсис был честен со мной. Он сказал, как на самом деле обстоят дела: даже если я выживу, я никогда не смогу ходить и, возможно, даже сидеть самостоятельно, один глаз потерян, а второй может спасти лишь чудо, у меня нет нижней половины лица. Кто-то должен был круглосуточно ухаживать за мной, потому что самостоятельно я не мог даже есть и пить. После снятия бинтов я смог питаться болюсами из протёртой пищи, которые нужно помещать почти сразу в горло; но когда я только очнулся, всё было гораздо, гораздо хуже. Я был абсолютно беспомощен. Фрэнсис спросил, есть в Англии кто-то, кто сможет обо мне позаботиться, потому что если такого человека нет, то моя судьба незавидна. В лучшем случае меня перепоручат заботам специального учреждения, где в муках и зловонии оканчивают жизнь такие, как я.

Ещё он сказал, что ты обязательно приедешь, если узнаешь о случившемся, бросишь всё, если придётся, порвёшь с семьёй и приедешь. Он спросил, неужели я хочу сломать твою жизнь, неужели я хочу, чтобы ты день за днём, месяц за месяцем выносила за мной судно. Такого я для тебя, конечно же, не хотел.

У Фрэнсиса было готово спасительное решение. Он уже сказал, что я – капитан Питер Этеридж, мне нужно лишь не отрицать этот факт. Фрэнсис был уверен, что Этеридж погиб и спустя столько времени уже не будет обнаружен ни живым, ни мёртвым. Я знал про обстоятельства жизни Этериджа достаточно, чтобы не возбудить подозрений, знал, как выглядит его подпись; близких родственников он не имел, а сослуживцев никто и не подумал разыскивать, да и вряд ли это было тогда возможно. В том хаосе, что царил тогда в перегруженных госпиталях, совершить подмену оказалось просто. Ни у кого не возникло сомнений. Вот так я и стал Питером Этериджем, а Генри Тиндалл погиб, принеся тебе своей смертью немало страданий. Но я ободрял себя тем, что о моей смерти ты не будешь тосковать вечно, а узнай ты, что я жив, твои мучения могут затянуться на годы.

Фрэнсис говорил, что я совершаю благородный поступок, но в том не было ни капли благородства, один лишь страх. Страх окончить дни в грязной и смрадной богадельне, запертым в тюрьме своего бесполезного тела. Страх, что ты, узнав обо мне, совершишь что-то непоправимое, искалечишь свою жизнь так же, как раны искалечили мою.

Это был тяжёлый шаг – отказаться от того, кого любишь больше себя. Но я это сделал. И ты имеешь полное право отказаться от меня сейчас. Это не изменит моих чувств к тебе ни на каплю.

Сейчас я оглядываюсь в прошлое и думаю, откуда в том юноше, почти ребёнке, могло зародиться столь глубокое и беззаветное чувство, любовь столь сильная и яркая, что её свет десятки лет спустя всё ещё согревает умирающего старика. Только она спасала меня все эти годы, не давала сойти с ума от боли и одиночества, от постыдной беспомощности, от отчаяния, от всех тех демонов, что терзают прикованного к инвалидному креслу человека.

Другим способом сохранить рассудок стали рассказы – я выдумывал истории, чтобы воспоминания и сожаления не сожрали меня изнутри. В некоторые я вплетал кусочки из своего прошлого, точнее, из прошлого Генри Тиндалла. Огромная библиотека в Клэйхит-Корте. Дом с семью башнями. Бесценный часослов, который Родерик показал мне втайне от вашего отца. Озеро, куда мы летом ездили на пикники, и окружающий его лес. Однажды мы с Родериком забрались на дерево