Читать книгу - "Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов"

Жажда деятельности охватила и Норова, он рвался на простор, жаждал жизни, борьбы, – какая уж тут диссертация! Он устроился в городскую газету, служившую рупором демократических реформ, и с головой нырнул в бурлившую повседневность.

Ленька Мураховский закончил университет тремя годами раньше и, не отвлекаясь на политику, организовал собственный кооператив. Арендовав у отца базу, он по дешевке закупал у него дефицитные товары и без зазрения совести толкал их населению в пять раз дороже. Попутно он грузовиками пригонял поддельные китайские шмотки, привозил компьютеры сомнительной сборки и пытался влезть в торговлю нефтью.

Он раскатывал по городу на черной «волге» с водителем, что совсем недавно могли позволить себе только очень большие начальники. Водитель почтительно именовал его Леонидом Яковлевичем, впрочем, теперь его так называли почти все. Ленька настойчиво звал Норова к себе, обещал сумасшедшие заработки, но «крутить купи-продайку», как тогда выражались, Норова совсем не тянуло.

Батюшка, долго обивавший пороги в саратовской епархии, наконец получил направление в семинарию, поступил сразу на третий курс и временно исчез с горизонта. Сережа распределился в засекреченную лабораторию, в которую давно мечтал попасть, но тут его ждало страшное разочарование. В условиях бюджетного дефицита правительство объявило новый, миролюбивый курс на разоружение, военные расходы резко сокращались, денег на оборонку теперь выделялось гораздо меньше, чем прежде. Сережина лаборатория быстро хирела; ни повышенных зарплат, ни премий, ни дополнительных пайков, ни даже частых командировок в Москву. Подобные ограничения делали в глазах Сережи жизнь ученого-физика куда менее привлекательной.

–Да забей ты на свою физику, Серега! – уговаривал его Ленька.– Пойдем лучше ко мне коммерческим директором, мне надежных людей позарез не хватает! Через четыре месяца уже на собственной тачке будешь ездить, а через год хату себе нормальную возьмешь. – У самого Леньки теперь была огромная собственная квартира в центре города с евроремонтом.– Я Пашке уже сто раз предлагал, но он же – на всю голову отмороженный! Ему в политику играть приспичило! Такое время настало – бабки надо зарабатывать! День за год идет, упустишь, не наверстаешь! А вы какой-то херней занимаетесь! Пашка статейки тискает, на хер они кому нужны! Ты в какой-то конуре штаны протираешь!… Вроде неглупые ребята, а такой дурью маетесь!…

–Не всем же карманы набивать,– усмехался Норов.– Кто-то должен и о будущем страны подумать.

–Знаешь, что я тебе про будущее этой страны скажу? – запальчиво возражал Ленька.– Через десять лет, да нет, раньше, через пять! – ею рулить будут те, кто успеет себе карманы набить! А вы с Серегой останетесь на обочине! Будете нам белыми платочками махать!..

Сережа вздыхал, колебался, качал головой и сокрушенно разводил руками. Предложение Леньки казалось ему соблазнительным, но предать физику он пока не был готов, да и родители его бы не поняли.

* * *

Норов надел беспроводные наушники, включил музыку погромче, вышел на террасу, установил на телефоне боксерский таймер, положил его на видное место на подоконнике и начал. Два раунда – разминка, три без перерыва – скакалка, два раунда – пресс (он предпочитал делать его в начале, чтобы уж сразу отмучиться), восемь раундов – мешок; и дальше -железо до упора. Спорт возвращал ему расположение духа даже быстрее, чем музыка. Ему нравился переход от энергии рваных ритмов и ударных серий к меланхолической вдумчивой монотонности повторений. В боксе важно не суетиться, а в работе с тяжестями – не заснуть.

…Полегче, Кит, мешок же не виноват, что она улетает, не колоти его так яростно. Перерыв, отдышись. Скажи честно, ревнуешь ее? К кому? К Гаврюшкину?! Да не смеши! Ревнуешь, Кит, ревнуешь. Никогда! Ничуть! Уж скорее… Нет, стыдно признаться!… Почему стыдно, Кит? Потому что ревную ее к сыну, а это нехорошо; ведь он – просто маленький мальчик. Маленький Гаврюшкин, да, Кит? Черт! Причем тут это? Он ее маленький сын, и я должен любить его вместе с ней! Не получается, Кит? Пока – нет. Все началось слишком стремительно, чувства еще остры, еще не улеглись. Гонг! Все. Пошел!…

– …Как ты намерен отправлять ее домой? – спрашивал он себя в следующем перерыве. – Не знаю еще, толком не думал. Если не получится с посольством, постараюсь разыскать Леньку. У него наверняка есть тут вилла. Если не у него, то у кого-то из его знакомых, кто летает сюда джетами. Может быть, кто-то из них и сейчас здесь… В общем, что-нибудь придумаем… В конце концов, все это – вопрос цифр.

– …И все же как ее угораздило? – думал он в следующем перерыве. – За кого-кого, но за Гаврюшкина?! Охренеть! Значит, все-таки, ревнуешь, Кит? Да нет же, дело тут совсем не в ревности! Черт, опять, это дурацкое русское «да нет»!… «Да» или «нет»? Нет! Нет! Какая может быть ревность к Гаврюшкину? Все равно, что ревновать к таракану! К очень большому таракану, огромному. Больше, чем мокрица из «Превращения» Кафки. Он, поди, еще и растолстел… Вот гадость!

Между прочим, никогда не любил Кафки, не перечитывал его со студенческих времен, с чего он вообще вспомнился? Задроченный Иозеф К. из «Процесса» внушал не симпатию, а ощущение стыда за него. Ой, кто там пришел? Мамочка, как страшно! Вы не причините мне зла? Еще как, бля, причиним! Снимай, сука, штаны! Ах, что вы собираетесь со мной делать? Сейчас узнаешь!

Нет, уж лучше бесстыдный фигляр Набоков с его «Приглашением на казнь». Недоделанный Цинциннат Ц., хоть и позволил безропотно протащить себя через всю канализацию авторских фантазий, в финале все же взял да и выкинул русский фокус: послал всех подальше! Летите-ка вы все вдаль, сквозь столетия, как пелось в глупой советской песне, к е–й и пере…й матери! Со своим трусливым карантином, затраханным Кафкой, тараканом Гаврюшкиным, с вашими жалкими болтунами-президентами, с вашей ханжеской политической корректностью, которую я презираю, как и все в вас! И в рот вам всем по три сугроба! А я, усталый раб, сбежавший от вас, шутов, трусов пошляков и лицемеров, в свою чудесную дальнюю обитель трудов и чистых нег, здесь и останусь! Один. Мне никто не нужен! Никто, Кит? Даже она? Даже она! Пуля в лоб – и я совсем свободен. Навсегда! Adieu, adieu! Remember me! (Прощай, прощай, и помни обо мне!) И вот вам, кстати, от меня двоечка на память!

* * *

Готовя для газеты материал о недавно возникшем в Саратове молодежном театре, быстро набиравшем популярность своими смелыми авангардными постановками, Норов познакомился с ассистенткой режиссера, которую звали Светлана, но она предпочитала называть себя Лана,