Читать книгу - "Государство и светомузыка - Эдуард Дворкин"

Он выхватил конверт из рук Александра Николаевича и замахал им в воздухе.

— Жюль! Где ты? Жюль!

На шум откуда-то сбоку вышел другой старец, очень высокий, худой, в смокинге и белых перчатках. В его отставленной руке трепыхалась большая древесная лягушка. Это, без сомнения, был Жюль Гед, импозатный лидер Второго Интернационала, один из отцов потрясшей воздух «Гаврской программы». Величественно прошествовав к террариуму, патриарх швырнул земноводное поймавшему его на лету пресмыкающемуся.

— Ну, что — утопаешь в своей грязи? — Основатель французской рабочей партии любовно постучал по толстому запотевшему стеклу. — Он у нас утопист и анархист в одном лице, — тут же объяснил Жюль Гед Скрябину. — Мы зовем его Прудон.

— Пожалуй, они и внешне похожи, — в тон знаменитому центристу заметил Александр Николаевич. — Помнится, месье Пьер Жозеф был несколько толстокож и весьма зубаст.

Жюль Гед расхохотался и одобрительно похлопал Александра Николаевича по плечу.

— У вас письмо от месье Плеханова?.. Это замечательный человек. Когда-то мы вместе ели сосиски с картофельным пюре… кстати, — месье Гед наклонился к задумавшемуся о чем-то Шарлю Раппопорту, — сходил бы ты на кухню… пусть фрау Клетцаль принесет нам чего-нибудь перекусить…

Александр Николаевич наконец-то освободился от тяжелой жаркой бурки, заботливые старые социалисты предоставили ему возможность посетить туалетную и ванную комнаты — обрызгавшись водой, Великий Композитор вышел к столу достаточно бодрым и свежим.

Ветхая волшебница фрау Клетцель сотворила за это время несколько истинных кулинарных чудес. Скрябину подали суп из бычьих хвостов, чрезвычайно густой и пахучий. Выхлебав клейкую массу, хвост полагалось обглодать до последнего хрящика. На второе предлагались свиные уши, евстахиевы трубы которых были заполнены сочными шкварками, а барабанные перепонки проткнуты пучками ароматной травы. Были еще с треском лопавшиеся во рту глаза молодого оленя, запеченные в тесте козлиные ноздри и фаршированные коровьи копыта.

Старые левые интернационалисты, стараясь посытнее накормить гостя, подкладывали ему лучшие куски.

— Созрел ли по весне грузинский пролетариат? — наперебой спрашивали они. — Выкорчеваны ли гносеологические корни оппортунизма? Успешно ли прошла в России плановая ревизия марксизма, и не выявлено ли злоупотреблений? По-прежнему ли месье Плеханов глотает сырые яйца или уже научился делать яичницу?..

Александр Николаевич запивал еду липовым чаем и обстоятельно отвечал на вопросы.

— Георгий Валентинович сегодня — лучший в России специалист по глазунье и омлетам! — с гордостью за друга сообщил он.

В компании милых, комфортных старичков, со вкусом потративших жизнь на игры с социалистической идеей, было легко и спокойно. Впавшая в азарт фрау Клетцель приносила все новые кушанья — желтые, фиолетовые, черные, под конец валом пошла горячая выпечка. Переменивший за безопасным стеклом позу Прудон поглядывал на гостя весьма дружелюбно. Жюль Гед и Шарль Раппопорт ели с саксонских тарелочек блинчики с творогом и сметаной.

За окнами темнело, густело, влажнело. Пунктуальная фрау Фрюлинг (уж не сестра ли заботливой фрау Клетцель?), сверившись с астрономическими часами, задергивала небо плотными тяжелыми шторами. «Цайт фюр шлаффен — Спать пора!» — явственно выкрикнула с газона неизвестная швейцарская птичка. Голова Великого Композитора начала клониться, западать на плечо, виснуть над столом. Сидевшие напротив Шарль Раппопорт и Жюль Гед непостижимым образом слились в одного человека — не то в Шарля Геда, не то в Жюля Раппопорта.

— Месье Скакунидзе… месье Скакунидзе, — пробился к Александру Николаевичу мягкий двуединый голос. — Вам постелили наверху, в гостевой… пойдемте…

Утопая в мягчайшей перине, он успел ухватиться за соломинку сна и поплыл по его изменчивому и прихотливому течению.