Читать книгу - "Пуля нашла героя - Андрей Курков"

К началу апреля в Крыму потеплело. Дожди прекратились, и установилась сухая солнечная погода.

На Ялтинской набережной появились многочисленные отдыхающие пенсионеры. Изредка встречались и молодые парочки, но это было скорее исключением, ведь их время начиналось во второй половине июня.

Зато в Дом творчества писателей прибыла большущая группа прозаиков и поэтов из Москвы. Приехали они на месяц, чтобы провести писательский семинар «Вклад писателей Дальнего Востока, Якутии и Заполярья в развитие русской советской литературы». Вернулся и Грибанин, слегка подзадержавшийся в Москве. «Слишком долго выходил из издательского запоя», — честно признался он в первый же день по приезде Костаху Саплухову, однако Нине Петровне об этом просил не говорить. Для нее у него была готова другая легенда — острое воспаление легких с осложнением на печень.

Саплухов, тоже оживившийся с началом весны, никак не мог решить для себя, что именно явилось причиной его неожиданного душевного подъема — физическая весна, как время года, или же социально-общественная весна, начавшаяся с приезда в Дом творчества московских писателей.

Однако в конце концов это не было так важно. Важнее был результат душевного подъема молодого ученого. Он снова заработал вовсю и, в принципе, считал главную часть своей работы законченной. Считать ее полностью законченной, к сожалению, было нельзя, так как запас стихотворений у попугая никак не истощался, и чтобы хоть как-то бороться с этим практически необъяснимым явлением, Саплухов сократил время ежедневной магнитофонной записи пернатого феномена до получаса. Нина Петровна теперь блаженствовала, на нее свалилась масса свободного времени, и в придачу вернулся долгожданный писатель Грибанин, по которому она так искренне скучала, что даже записалась в библиотеку Дома творчества и взяла оттуда сборники речей и статей наркома Семашко. Видно, хотела немножко подготовиться к возвращению душевно дорогого человека.

За обеденным столом снова стало оживленнее. Уже и Нина Петровна делилась своими мыслями и чувствами касательно наркома Семашко наравне с Грибаниным, а сам Грибанин для разнообразия рассказывал то о насыщенной творческой жизни в Переделкино, то о тяжелых двух месяцах, проведенных в кремлевской больнице.

Однажды, будучи в великолепном и разговорчивом настроении, Саплухов высказал Грибанину и своей секретарше догадку, которую уже активно разрабатывал для своей докторской диссертации, постепенно превращавшейся из «филологической» в «историко-литературную». Догадку о неизвестном, и даже гениальном поэте, надиктовывавшем свои стихотворения попугаю, случайно оказавшемуся в той же самой тюрьме и, может быть, в той же или соседней камере.

После несколькоминутной паузы Грибанин потряс головой и, уставившись на ученого, сказал:

— Невероятно! Это же тема!

— Да, — Саплухов кивнул. — Это теперь тема моей диссертации. Я уже написал в издательство «Мысль» — хочу составить и издать эти удивительные стихи.

— Да, — сказала мечтательно-сладким голосом Нина Петровна. — Там есть такие стихи про медведей, просто слезы на глазах появлялись, когда читала…

Грибанин перестал есть второе и напряженно жевал губами.

— Надо роман написать, — определенно произнес он. — Такие темы нельзя терять… Вы не против, надеюсь?

Саплухов, отломав вилкой кусок толстой котлеты, поднял глаза на писателя.

— Вы же о Семашко пишете!

— Ну, Семашко — это глыба, ее поднимать и поднимать. А это совсем другой жанр, тут можно на одном дыхании всю эту трагичность прочувствовать и написать. Такой быстренький героико-трагический романчик. Это можно и в перерывах между Семашко… Тут ведь еще не опоздать надо — не всегда ведь о тюрьмах писать разрешают. А сейчас как раз хорошее время для этого…

Грибанин поднялся, оставив на столе недоеденный остывавший обед.

— Я пойду, подумать надо, сосредоточиться…как-то невнятно проговорил он. — До ужина…

После обеда Саплухов просматривал толстую папку отобранных стихотворений, которые, как казалось ученому, принадлежали перу этого самого неизвестного таинственного поэта. Иногда пробегал глазами уже знакомые, полюбившиеся стихотворения. Сомнений не было — поэт этот был настоящим самородком, таким, каким когда-то был полузабытый ныне Есенин. Масса, конечно, ошибок, очевидное незнание теории стихосложения… Но, может быть, не поэта в этом вина! Может, и попугай переврал какие-нибудь слова и строчки. Кто знает. Не мог же он действительно запоминать все слово в слово, запятую в запятую.

Теперь надо было составить будущий сборник так, чтобы представлял он собою цельную книгу: разбить стихотворения по темам и разделам, попробовать определить более ранние и более поздние. И, конечно, подробное научное предисловие, которое он, должно быть, подпишет уже как доктор филологических наук.

Поработав часа два, Саплухов пошел в город. Светило солнце, и в пиджаке ученому было жарковато. Поэтому он снял его и по-студенчески забросил за плечо, оставшись в темно-синих брюках и голубой рубашке с коротким рукавом.

К морю вышел возле почтамта. Подошел сперва к газетным стендам, просмотрел свежие газеты. Прошелся к причалу, где готовился к отплытию большой белый теплоход «Украина», у трапа которого толпилось человек сорок грузин.

Прогулялся по набережной, вдыхая соленоватый влажный воздух.

Остановился у афишной тумбы, сверху донизу заклеенной афишами.

«Приезжает!», «Выступит в клубе медиков», «Состоится лекция»… — все эти приевшиеся сообщения никак не трогали Саплухова.

Но тут вспомнил он заметки из газет довоенного времени. Заметки о большой популярности выступавшего с попугаем Кузьмой артиста Марка Иванова.

Еще раз просмотрел афиши — все объявленные в них мероприятия казались серой бесполезной тратой времени отдыхающих по сравнению с выступлением попугаядекламатора.

«Действительно, — подумал Саплухов. — Это уже история… История добрых старых дней, когда все было живее, интересней и настоящей».

Вернувшись в Дом творчества, ученый обнаружил телеграмму из Москвы: корреспондент из «Недели» выезжал на встречу с ученым по поводу предложенного им сборника неизвестного поэта, передавшему свои стихи советскому читателю через попугая.