Читать книгу - "Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд"

The Saratogian сообщает о смерти Моги Крокер 6 июня 1966 года.

3 июня 1966 года Моги Крокеру исполнилось девятнадцать лет, но у него не было возможности отпраздновать это событие. Его выписали из госпиталя как раз вовремя, чтобы присоединиться к роте А и принять участие в операции «Хоторн» — еще одной кампании, направленной на поиск и уничтожение северовьетнамских войск, просачивающихся в Центральное нагорье из Лаоса. Его первой целью был осажденный аванпост ВСРВ в месте под названием Тоу Моронг. Когда 4 июня наступила ночь, Моги и его отряду было приказано двигаться вверх к гребню холма, возвышающегося над аванпостом, чтобы можно было подтянуть артиллерию и занять позицию для обстрела врага утром.

Они двигались медленно, осторожно, в темноте вверх по склону. Моги был ответственным лицом. Ударил пулемет. Моги так и не добрался до вершины холма.

В его родном городе Саратога-Спрингс «4 июня был просто прекрасным днем, чтобы погулять в нашем саду, — вспоминала его мать. — А Кенди, наша маленькая девочка, пошла на вечеринку по случаю дня рождения. Остальные дети были просто около дома. Но вскоре после обеда я вышла на крыльцо в поисках мужа, который вернулся домой с кое-какими делами».

Вместо этого она увидела двух мужчин в форме, переходящих улицу в сопровождении епископального священника семьи отца Бена Холмса.

«Я просто знала, что у них должны быть плохие новости. Я сбежала по ступенькам, просто схватилась за одного из них и сказала: «Не говорите мне. Не говорите этого. Не мой красивый мальчик». И он просто сказал: «Да». А потом я сказала: «Но он был в больнице». И он сказал: «Он был убит огнем из стрелкового оружия».

Сестра Моги Кэрол сидела на диване в гостиной. «Внезапно я услышала, как моя мать кричит, зовя отца. И она сказала: «Это отец Холмс». Я знал, что она имела в виду. Как в кино, вот священник поднимается по лестнице с солдатом и говорит: «О нет». И она звонит моему отцу. Моей реакцией было вскочить с дивана и схватить младшего брата за руку.

— Ты должен пойти со мной, — сказала я. — Мне есть что тебе показать.

Мы выбежали через заднюю дверь, и я просто пошла. Понятия не имею почему. Я просто сказал себе: «Нет. Этого не произойдет». И почему-то я чувствовала, что должна защитить своего младшего брата от этого. А потом я услышала, как мой отец выкрикивал мое имя с заднего двора: «Кэрол! Кэрол!» И что-то заставило меня обернуться, и я подошел к задней части дома. И мой папа стоял там. И я упала в его объятия и сказала: «Не позволяй этому быть правдой. Папа, это правда? И он сказал: «Да». Я все еще цеплялась за руку моего младшего брата. И мы вошли в дом. Моя мать потеряла сознание на лестнице. Я никогда раньше не видел такой грусти у взрослых. Она просто схватила меня и обняла. Каким-то образом я понял, что все изменилось навсегда. Что моя мама, как моя мама, и мой папа, как мой отец, никогда больше не будут прежними. И я уже никогда не буду прежней».

«Я помню, как сидела на диване, — вспоминала ее мать, — обняла их и сказала: «Мы будем любить друг друга, и все будет хорошо». Но я не знаю, как далеко это зашло. Мы все пытались. Я просто чувствовала себя такой благодарной за дар жизни Дентона Джуниора. Я знаю, что Кэрол спросила меня, наверное, в тот же день или на следующий день: «Как ты можешь верить в Бога?» И я сказала: «Потому что у нас был Моги». Друг написал мне, что наши дети действительно только взаймы у нас. Что, я думаю, верно. Но, конечно, мы были благословлены тем, что у нас было трое [других] прекрасных детей. Я не могу представить, чтобы кто-то потерял единственного ребенка. Я просто не могу представить, как это можно было бы выжить».

Соседи пришли посочувствовать, принесли запеканки и пирожные.

«Однажды вечером, — сказала Кэрол, — я помню, как моя мать вскрикнула на кухне, так разозлившись, что кто-то принес еще один шоколадный торт. Этот пирог в тот момент символизировал абсурдность всей этой еды, хоть как-то питающей пустоту, которую она чувствовала. Страшно видеть, как твои родители чувствуют себя такими хрупкими».

Моги Крокер на Арлингтонском национальном кладбище. «Мы всегда посылали венок на его могилу, — сказала его мать, — отчасти в память о нем, но также думая о других скорбящих людях или просто людях, которые приезжают, чтобы отдать дань уважения. Им хорошо знать, что солдат помнят».

Десять дней спустя армейский капитан сопроводил тело Моги в похоронное бюро в Саратога-Спрингс, которым управлял друг семьи по имени Дик Стоун.

«Когда моя мать спросила меня, не хочу ли я увидеть тело своего брата, — вспоминала Кэрол, — одна из вещей, которые она сказала мне, была: «Он выглядит так же, как всегда, и он очень умиротворенный. Трудно подумать, что он был так тяжело ранен». Я чувствовала, что если не пойду, то буду плохой; я чувствовала, что если пойду, то это будет гибелью для меня. В итоге я так и не пошла. Я благодарен маме, которая сказала мне, что он выглядел спокойным. Похороны до сих пор очень яркие для меня. Гроб был задрапирован флагом. Церковь была переполнена. И, будучи тем, кто я есть, и тем, кем является моя семья, я чувствовал, что для меня важно держать голову высоко, быть сильным и храбрым. Это был лучший способ, которым мы могли почтить память моего брата в тот момент».

Семейный священник предложил похоронить Моги в Саратога-Спрингс, чтобы его родители могли легко посетить его могилу. Но они выбрали Арлингтонское национальное кладбище в Вашингтоне, потому что, как вспоминала его мать, «уголком моего сердца я знала, что, если его похоронят рядом с нами, мне захочется копаться в земле, чтобы вернуть его тепло».

ВЫСОТА МОИХ АМБИЦИЙ

8 июня 1966 г., через четыре дня после смерти Моги Крокера, вице-президент Хьюберт Хамфри выступил перед выпускниками Вест-Пойнта. Он давно проглотил свои личные сомнения относительно курса, который выбрал президент Джонсон в Юго-Восточной Азии. Во Вьетнаме, сказал он теперь, «нас проверяют как никогда раньше. Мы столкнулись с ситуацией внешней агрессии