Читать книгу - "Русская рулетка - Валерий Поволяев"

— Любой проект запаковывать в оболочку, найти нужные слова сумеем не мы — наше дело совсем иное, — сумеют профессора, и, к сожалению, только они, граждане революционные матросы. Призываю: не спешите отмежёвываться! Это первое. Второе — нам надо постоянно тревожить большевичков, чтобы они не заплывали салом, — стрелять, рвать, кусать, брать своё — где патроном, где динамитом, где зубами, — Орловский сдёрнул с головы бескозырку и лихо пришлёпнул её о могильный камень. — Если попадётся крыша — красного петуха под крышу, если попадётся комбедчик — перо комбедчику в одно место! Пусть полетает, это в смысле общей направленности, — Орловский выставил перед собой руку, обхватил пальцами что-то невидимое, похоже, шар, покрутил этот шар с ожесточённым лицом, — вот так, чтобы мозги у наших большевичков бултыхались в голове, чтоб шарики за ролики зашли. Это, так сказать, общая политика, стратегия. А если о делах частных, то надо постоянно совершать теракты вблизи границы, жечь советские учреждения, отправлять на небеса тех, кто излишне ретив. Мы должны дать почувствовать, что мы — сила, мы хозяева, мы, а не большевики!

— Ай да Василий Иванович! — Алексеев старался понять, что говорит Орловский, но до кладбища было далеко, влажный тяжёлый воздух поглощал все звуки, уши словно бы заложило ватой, только где-то совсем рядом тревожно била капель — сырость сползала в желоб, собиралась там, стекала вниз, к срезу крыши и падала в бочку. — А сколько фамилий, сколько кличек сменил! Я, Крестов, знаю только три: Варнухин Фёдор Сидорович, Хейнеман Лаврий Хейманович и Скобелев. Вроде бы родственник генерала Скобелева, хм-м! Ничего себе родственничек. Значит так, Крестов, этого родственника надо взять обязательно. Он не должен уйти — персонально отвечаете за него.

— Есть персонально! — хмуро отозвался Крестов. — Никуда он не уйдёт.

А митинг тем временем продолжался. Орловского сменил ещё один оратор — груболицый, зябко кутающийся в бушлат, с чёрными, издали видными, будто бы приклеенными, бровями, снял с головы мичманку — чёрную суконную фуражку с коротким козырьком.

— А вот этого гражданина я не знаю, — огорчённо произнёс Алексеев. — Совсем не знаю.

— Узнаем, товарищ Алексеев, — недвусмысленно пообещал Крестов.

Речь нового оратора — по фамилии Коптелов, — озадачила моряков своей осторожностью, вкрадчивостью. В этом груболицем здоровяке было скрыто что-то кошачье. И плавные движения, и бесшумный шаг, и настороженные зоркие глаза — всё было кошачьим.

— Слышь, Шерстобитыч, этот мужик обладает одной великой способностью — находясь на виду, он невидим, — сказал Сердюк.

Шерстобитов неожиданно диковато глянул на него — похоже, он не понял, что сказал Сердюк, — вопросительно приподнял одно плечо.

— Я не удивлюсь, если он сейчас возьмёт и растворится в воздухе. Был человек и — фьють! — нет его. А речь-то, речь-то! Тихая, вкрадчивая, как у кота.

Коптелов был против террористических актов, против нападений на совучреждения, против убийств и поджогов, против разъединения с профессорами, и вообще против того, чтобы показывать нос на улицу.

— Ну и котяра! — Сердюк усмехнулся. — Любит есть сметану втихую. Чтобы никто не видел и не слышал. Этот кот, наверное, даже мышей боится.

…Расходились поздно, когда свет, питавший небо, ослаб, разредился, в нём появились серые пятна — мелкие облака, проступившие на огромной высоте, земля набухла влагой, на ноги наматывалась грязь. Было тихо, спали даже воробьи. Лица у моряков были недовольные — так ни о чём и не договорились. Орловский злился, на ходу бил кулаком о кулак:

— Телята, а не матросы, — ругался он, — каждый одеяло на себя тянет. Да мамке под титьку норовит нырнуть — молочка хотца! — Орловский стискивал зубы, и на щеках у него возникали маленькие, каменисто-твёрдые желваки. — С такими вояками хорошо только горох жрать!

С Орловским шло ещё четверо моряков.

— Один глядит в лес, другой в овраг, третий в степь, тьфу! — Орловский цыкнул на моряков: — А вы чего окружили меня, как цыплята курицу? Законов маскировки, что ль, не знаете? Максимум по двое надо! И расходимся, расходимся! Отчаливай от меня!

Он первым вошёл в сырой сиреневый тоннельчик, пахнущий распускающимися почками и молодой крапивой, отвёл в сторону густую ветку и почувствовал, что его кто-то взял за руки. Взял крепко — не вырваться. Даже если он вылезет из одежды.

— Тихо, кореш! — услыхал он жёсткий шёпот. — Не рыпайся!

Орловский набрал побольше воздуха в грудь, чтобы закричать, и в следующий миг плоско распластался в воздухе — рывок был страшным, двое незнакомцев опередили Орловского.

— Тебя же предупредили — тих-хо! — вновь услышал он жёсткий сдавленный шёпот. — Ещё одно движение — и дырка в голове тебе обеспечена, понял?

— Понял, — Орловский дрогнул всем телом, словно его от макушки до коленок проколол ток сильной корабельной динамомашины, сжал зубы, поморщился от того, что дыхание его сделалось жарким, запаренным, плечи и спина стали мокрыми.

Матросы, которые шли за ним, будто сквозь землю провалились. Как привидения, были — и нет их! Орловский всё понял, сгорбился.

— Отпустите, — тихо попросил он. — Я никуда не убегу. — Обжим на руках ослаб. Орловский скосил глаза влево, увидел незнакомого чернявого матроса с дёргающейся щекой, глянул вправо, там его крепко держал один из матросов, что увязался следом с кладбища.

— Чека? — спросил он неверяще. Мелькнула слабая мысль: а может, с ним собираются разделаться за былое, за то, что осталось в прошлом — мало ли кому он мог плюнуть в суп, прожечь дырку в штанах, дать втихую по уху, либо на бегу поставить подножку: за тридцать с лишним прожитых лет всякое было. Орловский споткнулся, ноги у него подогнулись.

— Чека! — подтвердил моряк с дёргающейся щекой.

Гулко сглотнув слюну, Орловский накренился вперёд:

— Не верю! — в ту же секунду сделал резкий рывок вперёд, повис на руках моряков, просипел: — Пустите, падлы!

— Тихо! — предупредил его чекист с дёргающейся щекой и сунул под подбородок холодный ствол. — Ша!

Орловский засипел, вывернулся всем телом, стараясь освободить руку, лягнул Крестова ногой, растопыренной ладонью умудрился залезть к себе в карман, но ухватить рукоять браунинга не сумел. Из глаз полетели красные брызги, густое сеево, сплошной поток, на минуту он ослеп, перестал видеть, повис на руках чекистов, а когда пришёл в себя, то обмяк совсем и заплакал: в кармане браунинга уже не было, из штанов чекисты выдернули ремень с начищенной латунной пряжкой. Орловский понял, что шансов больше не осталось ни одного, затрясся всем телом. Плакал он совершенно беззвучно.

Ни одному из тех, кто участвовал в сходке на кладбище, не удалось уйти, — взяли всех.

Той же ночью на квартирах Комарова и Ромейко были сделаны обыски. Были найдены типография, динамит, бомба иностранного производства — как потом выяснилось, для уничтожения Красина, — оружие, семь чистых трудовых книжек, печать и штамп с надписью «Чрезвычайная комиссия по борьбе с сыпным тифом».