Читать книгу - "Стратегическая авиация России. 1914-2008 гг. - Валерий Николаевич Хайрюзов"

Когда мы ели завтраки в «квадрате»,

Гонял флажком курсанта Бобыря

Комэска в залихватском русском мате.

И саженного роста старшина

Нас в гневе больше не пошлет: «На шкентель!»

Теперь мы знаем — не его вина,

Что мы не понимали суть момента.

Мы вспомним тех, кому не удалось

Нормально сесть у знака после взлета,

Кого сразило подлое «авось»

В строптивейшей из всех работ работе.

Мы с ним вдвоем, отбросив тяжесть лет,

С судьбой опять сыграем в чет иль нечет

И недопетый допоем куплет,

В лихом задоре развернувши плечи.

Полеты на Ту-16

Сразу же после окончания войны в Корее на смену Ту-4 в Дальнюю авиацию поступил новый стратегический бомбардировщик Ту-16, который верой и правдой прослужил в военно-воздушных силах страны несколько десятков лет. Но нелегко давался этот самолет летчикам, много неизведанного пришлось преодолеть, распутать и познать не только конструкторам, но и тем, кто поднимал его в воздух. Достаточно взглянуть на горестный список погибших экипажей Ту-16 и М-4, чтобы понять: все неизведанное и новое требовало свою дань, чаще всего это были жизни цвета нации — летчиков Дальней авиации. Но, несмотря ни на что, туда шли самые смелые, здоровые и крепкие. Это был мир Чкалова, Громова, Покрышкина — мир не придуманных, а настоящих героев страны. Вот об этом времени, о том, как он попал в авиацию, как осваивался новый реактивный самолет, вспоминает фронтовик, генерал-лейтенант авиации Леонид Иванович Сафонов, который во время Великой Отечественной войны почти еще мальчишкой воевал в пехоте, а потом стал летчиком Дальней авиации.

— О том, чем я буду заниматься после войны, я серьезно задумался на фронте в 1943–1944 годах под воздействием, как это ни странно, немецких самолетов. Самолеты, особенно в те годы, воспринимались мною как что-то божественное, управлять ими могли только особенные люди. Налеты немецких самолетов на наши позиции производили более сильное впечатление, чем, скажем, артиллерийский обстрел. Невозможность что-либо противопоставить воздушному налету и весь ужас от этого смешивались в один чувственный клубок. А это, я могу вам с уверенностью сказать, заставляет думать и о настоящем, и о будущем…

Попадало нам от артиллерии противника, но это было как-то приземленно, очень страшно, и там мы не видели противника. Это было убийство как бы исподтишка. А авиация — это видимая неотвратимость. Ты видишь, как к тебе приближается самолет, как он производит переворот через крыло и начинает на тебя пикировать, поливая огнем и сбрасывая бомбы. Ты знаешь, что в самолете всего лишь человек, такой же, как и ты сам. Но он, имея в руках воздушную машину, делает с тобой, что хочет. Летчик мог поражать нас, оставаясь практически неуязвимым. Мы стреляли в самолеты из всех видов стрелкового оружия, но за мое пребывание на фронте я не видел, чтобы мы сбили хоть один самолет.

И как было радостно, когда нам зачитывали приказ Верховного главнокомандующего о начале наступления и в дымке рассвета уходили за линию фронта наши воздушные мстители. Настроение поднималось еще больше, когда штурмовики на наших глазах начинали утюжить оборону противника. Нехорошее, но злое чувство радости и восторга поднималось в груди.

Однажды мы увидели, что в горизонтальное оперение нашего штурмовика попал немецкий снаряд. От правой части оперения осталась одна обечайка. У самой земли самолет восстановил горизонтальный полет и начал тянуть на свою территорию. Мы стали молить Бога о его спасении, и самолет приземлился на нашей стороне.

Я помню то незабываемое чувство, когда офицеры поднимали нас в атаку. Это странное чувство долга солдата, затемненное тенью смертельной опасности. У офицера была видимость свободы, он командовал, а у солдата только обреченность: «Будь, что будет, два раза не умирать». Этот лозунг и молитва были в голове и душе почти каждого, кто поднимался в атаку. Когда после определенного продвижения мы убирали трупы людей, лошадей, подбитую технику и оружие, в голове поневоле крутились мысли: сейчас повезло, а что в следующий раз? Смерть становилась неизбежным атрибутом повседневной жизни. А когда знаешь и видишь, что после «успешного» прорыва обороны в строю осталась только горстка твоих товарищей, то и горечь потерь, и радость, что тебе опять повезло, все смешивалось в одну кучу. Но вид слез и радость на лицах спасенных людей, собственная жизнь не казалась такой уж ценной…

Наверное, каждый из нас мечтал и думал о том, что будет после войны. «Если выживу — буду учиться, и учиться на летчика, — думал я. — Жизнь достойно можно провести только в авиации».

Когда в 44‑м году я возвратился из-под Варшавы домой, эти мысли превратились в кредо моей последующей жизни. Но есть явления, которых не замечаешь в условиях постоянного физического и психического напряжения, но которые сразу же выплывают на поверхность, когда это напряжение падает. Оказалось, война подарила мне атрофированный желудок, выдающийся полиартрит и некоторые другие памятные мелочи. Когда мне были поставлены эти диагнозы, то встал вопрос: а как же быть с авиацией? Ну, о желудке можно было не говорить врачам. С полиартритом же я боролся иначе. Главными в этом были постоянный физический труд, спортивные занятия: гимнастика на снарядах, бокс, самбо, плавание, волейбол. Но прошли многие годы, полиартрит не позволял и не позволяет мне и сейчас расслабляться, перерыв в физических нагрузках более одной недели выливается в какие-либо неприятности, а это заставило в течение всей жизни поддерживать определенный физический ритм жизни. Потерю военных учебных лет пришлось наверстывать усиленной учебой. Хорошо, что в послевоенные годы было хорошее понимание чужих проблем со стороны окружающих, я бы сказал, значительно большее, чем сейчас.

Люди приходили с фронта с травмами, часто в пустоту: нет ни дома, ни семьи, нет профессии. Но этой психической надломленности, что