Читать книгу - "Спецназ. Любите нас, пока мы живы - Виталий Носков"

Когда уезжали на Коштатское стрельбище, из ящика их, «зорек», было взято четыре. Сам Николай захватил любимый ПК, с которым отбегал в Чечне. Уезжали на стрельбище в приподнятом настроении, собираясь в два часа дня встречать на аэродроме майора Александра И. - командира своего отделения, возвращающегося из второй командировки в Чечню.

— Колек, так как эту гранату бросать? — спросил молодой собровец.

Про нее, свето-шумовую, ходили темные слухи, что не один боец на ней покалечился. Николай Суханов, гвардейского роста и красоты лейтенант челябинского СОБРа, взял «зарю» в правую руку и задержался с броском. Мы не верим в мистику, а ведь в сухановской душе все против этого броска бунтовало. Справа и позади Николая в отдалении и ожидании стояли собровцы, смотрели на него, зная, как он квалифицированно отработал в Чечне. Им, молодым, со временем тоже предстояла командировка туда. Сейчас Николаю кажется, что, задерживая бросок злополучной «зорьки», он как бы прощался со своей правой рукой. Если и была заминка перед броском, то не больше секунды. А потом он взял на себя взрыв, который бы обязательно состоялся: сегодня ли, завтра. Кто бы подорвался? Майор Александр И., молодой собровец по прозвищу Клоун или друг Женька? Никто не скажет, потому что на бракованной гранате подорвался он, Коля Суханов, отец четырехлетней Анастасии.

Его подняло в воздух, словно соломенного. «Все произошло, как по графику, — говорит Николай. — Сначала предчувствие беды, потом страх потерять руку». Последнее, что он помнил, — тот поганый, острый, как бритва, звук «Б-у-м!».

— Вы были одеты по технике безопасности? — спросят Николая Суханова, когда смертельная опасность отступит, имея в виду — был ли он в бронежилете или в спецкостюме минера? За лейтенанта ответили медики:

— Если бы Николай Суханов был в «бронике», его бы давно оплакали. А так взрывная волна прошла через его тело, как через сито. Будь на пути взрывной волны бронежилет, тело Суханова раздавило бы, словно под тяжестью пресса.

— Я услышал оглушительный взрыв, посмотрел налево, а ты летишь, — сказал Николаю его друг лейтенант Евгений, когда Суханов в машине ненадолго пришел в себя.

— Я правую руку поднять не могу.

И на этот не то вопрос, не то стон Евгений честно ответил:

— Нет у тебя руки, Коля.

СОБР — это Специальный отдел быстрого реагирования Управления по борьбе с организованной преступностью, куда очень строгий отбор. Быстрота реакции, умение работать в экстремальных ситуациях, боевые, медицинские навыки стали первоосновой спасения жизни товарища по оружию. Первое — жгут на пораженную руку. Отрядовская «девятка», как по воздуху, донесла Николая до ближайшей больницы Челябинского механического комбината.

При взрыве СШГ «Заря-1» объект, находящийся ближе двух метров от эпицентра, обречен на смертельные поражения. Коле Суханову оторвало правую кисть и фалангу указательного пальца левой руки, осколки пронзили тело, был обожжен живот, ударной волной отбито легкое. Разлет осколков гранаты и косточек правой руки был на пятьдесят метров.

Потом кровотечение в желудке, остановка сердца, и все это случилось не в далекой Чечне, а дома, в родном Челябинске, когда командировка на Терек благополучно закончилась.

Полтора самых трудных месяца лейтенант Николай Суханов боролся за жизнь в реанимации больницы № 6 Челябинского механического комбината, где командирами его судьбы были хирург Александр Гербертович и заведующая отделением реанимации Голикова Светлана Семеновна.

Собровцы много раз давали Коле свою кровь, УВД заботилось о лекарствах.

— Помню, — рассказывает лейтенант Суханов, — открываю глаза и первое, что вижу, — медицинскую тумбочку, заставленную скляночками, баночками, десятками каких-то средств для уколов.

И снова пепельное забытье. Вырванный из сознания, страдающий от ран, ушибов, ожогов, Николай мучился воспаленными снами и мыслями о Чечне.

Челябинскую экспедиционную группу — боевую, сработанную, в Чечне почему-то разделили на два отряда. Отделение «великанов», где несколько офицеров были почти двухметрового роста, откомандировали в Аргун, отделению майора Александра И., где Суханову, пулеметчику, за его стать и тренированность дали прозвище Рэмбо, назначили работу на Тереке, — в старинных, казачьих местах, униженных, ограбленных мафиозным режимом Дудаева. Тогда в апреле-мае 1995 года дудаевцев добивали в горах, а на бывших казачьих землях шло выявление бандитских элементов, проводились захваты преступников, операции по изъятию оружия.

Достаточно было проехать на собровском «Уазике», защищенном бронежилетами, по станицам, воспетым Лермонтовым, Толстым, чтобы убедиться: от красоты, богатства, духовной мощи старозаветных казачьих мест одни только названия станиц и остались. Казаки с семьями изгонялись дудаевцами.

Остановить уголовный произвол, навести конституционный порядок — в этом было назначение челябинских собровцев в Аргуне и на Тереке. Множество таких отрядов трудилось в Чеченской Республике, каждый со своим милицейским почерком. Что город, то норов — справедливая поговорка. Каков командир, таков и отряд — тоже правда. А командир сухановского отделения майор Александр И. приехал в Чечню на четвертую свою войну. И отличался таким остроумием, что с ним не отказались бы подружиться Михаил Лермонтов и Лев Толстой.

Когда надо было менять секреты на Тереке, челябинцам придавали БМП-2, и тогда всей командой — обычно на обратной дороге — они заезжали на хутор Парабоч, где до сих пор стоит дом родственника Лермонтова — Хастатова. Михаил Юрьевич Лермонтов гостил в этом доме в 1818-м, 1837-м и 1840 годах.

Обыкновенно впереди мчалась бээмпэшка, ощетинившаяся стволами собровского десанта, с Сухановым, пулеметчиком, на носу. Следом катили две или три машины с бойцами внутренних войск, отстоявшими свое в секретах и засадах на Тереке.

Собровцы знали, что через Парабоч, знаменитое среди лермонтоведов место, проложена душманская тропка, что духи регулярно проходят здесь на отдых или лечение, поэтому к дому Хастатовых, на котором сохранилась посвященная поэту мемориальная доска, собровцы подходили по всем правилам. Сначала Коля Суханов, два Евгения и Андрей осматривали дом, не пропуская ни одного окна, потом подходили остальные, кому хотелось постоять в исторической тишине. И снова вооруженное движение на базу. Когда взлетало черное воронье, поднятое грохотом БМП, командир отделения майор И. мог пошутить, что ворон — это чеченский голубь мира в танковой робе.

Лермонтовский Парабоч челябинским собровцам остался памятен еще и потому, что в трех домах от знаменитого места они обнаружили не до конца собранную боевиками чеченскую установку «Град».

Челябинцы думали — им все знакомо в районе, в котором работали. А вот трехсотлетний дуб высотой двадцать шесть метров, ставосьмидесятисантиметровый в обхвате — живой пример дремучих дубрав, что в лермонтовские времена занимали огромные площади в пойме реки Терек, они так и не повидали. На время войны он, старец, словно куда-то спрятался от людей. И о стапятидесятилетнем белом тополе высотой двадцать четыре метра тогда в апреле и мае все как бы забыли. Так всегда происходит в истребительные военные времена.