Читать книгу - "Варшавская Сирена - Галина Аудерская"

ле Дюк велела зайти «этой малышке из Вириака» в кабинет мужа, и там неожиданно для себя Анна-Мария пережила потрясение. Выходит, и в феодальном Геранде существуют комнаты, стены которых выложены книгами? Значит, здесь можно не только продавать, покупать, считать, сплетничать и смертельно скучать, но и читать?

Она подошла к ближайшей полке, чтобы погладить корешки, оправленные в красный коленкор. Такие красивые книги она никогда не держала в руках и не осмелилась бы их бросить на траву в Лазенках. Тут она резко повернулась и, вместо того чтобы сказать то, что было согласовано с бабкой, почти крикнула:

— Я не хочу работать в поле на ферме! Стоять за прилавком магазина! Проверять счета поставщиков! Не хочу! Не хочу! Не хочу!

И умолкла.

— Я слышала, что ты молчаливая и замкнутая девочка, — наконец сказала мать Паскаля. — А ты просто хочешь читать? И учиться дальше? Да? Не молчи. Скажи хотя бы, что от тебя требуют твои близкие? Дед с бабкой? Отец?

— Они хотят, чтобы я осталась здесь, а я не знаю, где мне жить, что делать? У меня нет дома…

Анна-Мария собиралась еще что-то сказать, но в этот момент с шумом открылась дверь, и в комнату влетел черноволосый парень. Некоторое время он молча ее разглядывал, а затем выпалил:

— Я слышал, что ты пришла. Так вот ты какая? Трудно поверить! Анна-Мария ле Бон! Уже не девчонка, срывающая первоцветы, а почти невеста. И к тому же красивая, не так ли, maman?

Мадам ле Дюк не спускала глаз с сияющего лица сына. Затем внимательнее, чем раньше, посмотрела на внучку Ианна и снова перевела взгляд на Паскаля. Но ничего не сказала, тем более что сын вовсе не ждал подтверждения своих слов. Паскаля интересовало, останется ли она навсегда в Геранде. Он вот остается. У отца переймет практику, станет знаменитым на все побережье врачом. Будет когда-нибудь лечить стариков ле Бон, их детей и внуков, да и ее тоже. Вот, например, сейчас? На что она жалуется?

— На твое чрезмерное любопытство, — выручила Анну-Марию его мать. — Ты влетел сюда, как ураган, и засыпаешь ее градом вопросов. А нам надо серьезно поговорить. Я хочу, чтобы ты нам не мешал.

— Я должен выйти?

— Да. Прошу тебя, Паскаль.

Он улыбнулся, кивнул головой и выскочил так же быстро, как вбежал.

— Не обиделся… — сказала с удивлением Анна-Мария.

— Нет, конечно, нет. Он невозмутимый, очень довольный собой. Но все же давай вернемся к твоим делам. Тебе плохо в доме отца?

— Это не наш дом.

Наступило довольно долгое молчание. Мадам ле Дюк что-то обдумывала, нахмурив брови. И наконец спросила:

— Ты мне веришь?

— Бабка сказала, что могу. А кроме того…

— Кроме того?

— Тут так красиво, столько книг! Вы умеете быть… счастливой.

Она подняла глаза и тут же их опустила. У жены доктора на губах застыла какая-то странная ироническая улыбка. Она смеялась над ней? Почему?

Анна-Мария направилась к двери, но мадам ле Дюк оказалась проворнее — преградила ей путь и положила обе руки на ее плечи.

— Напрасно ты испугалась, — сказала она почти шепотом. — Я все это время думала не о тебе. Видишь, я тоже долго не знала, что мне здесь делать. Ле Дюк в постоянных разъездах, дом совсем пустой. Меня спасли только дети. И сейчас, когда я смотрю на тебя, такую молодую, но уже понимающую горечь здешней скуки, я знаю, что должна тебе ответить. Тебе, а не внучке Ианна ле Бон. — Она наклонилась еще ниже и продолжала шепотом: — Ты — «белая», знаю. И кончила монастырскую школу. Моя Ивонна ходит туда же. Она моложе тебя и совсем другая. У меня еще есть время, чтобы подумать о ее будущем. Паскаль закончил светскую школу, которую вы, из долины, называете «школой Дьявола». У него не было выбора. И он получит аттестат зрелости в Нанте. Ты смелая, малышка?

Ее когда-то спросили, счастлива ли она. Но смелая ли? Правда, прабабка обещала ей, гадая, что она зацветет цветами каштана даже на руинах, что ничего не будет бояться. Никого. И никогда. И она сказала об этом матери Паскаля. И та, должно быть, поняла ее, потому что она, как властелин средневекового Геранда, когда-то бросившего своим близким короткий приказ «fac!», дала ей самый короткий из всех возможных советов:

— Беги отсюда!

Скандал в доме Софи в Геранде. Взрывы гнева Ианна ле Бон. Она хочет ехать к Люси? Прямо в этот очаг заразы, прямо в Париж? Но ведь тетка ее не знает, никогда ее не видела. Мало ли что она выразила желание заняться дочкой Жанны-Марии, естественно временно? Потом все равно придется вернуться. На ферму, уже будучи «красной»? Зачем? В родной город? В качестве кого? Ей не удастся найти другой работы, разве только в «школе Дьявола». Ей, воспитаннице «белых» сестер? Внучке Ианна ле Бон? Кто смел посоветовать ей такие глупости? Если прабабка узнает…

В каштановой роще никого не было. И в каменном доме, и во дворе тоже. Анна-Мария нашла черный платок на тропинке, идущей вдоль океана, и уже издали увидела горящий костер. Вокруг него кружилась в одном платье, хотя начало ноября было очень холодным, маленькая и хрупкая мамаша ле Бон. Она жгла водоросли, выброшенные волнами на берег. Трещали сучья, подкинутые в костер, чтобы поддержать огонь, летели искры. Ветер то рвал пламя, вздымая его высоко вверх, то швырял подальше от океана, то прижимал к песку. Время от времени едкий дым заставлял прабабку протирать слезящиеся глаза, но она ни на минуту не отходила от огня: старая женщина то и дело добавляла новую пищу пламени, а сухих водорослей хватало. Они полосой лежали вдоль побережьями сейчас, во время отлива, к ним можно было легко подойти.

Анна-Мария долго молча помогала старушке, приносила водоросли из-за скал, где их было особенно много. Потом наконец остановилась, тупо глядя на столб дыма и на яркое пламя, которое ползало, взлетало, трепетало, сверкало и все громче, мощнее гудело. Она знала, что водоросли собирают зимой, целыми неделями носят их на дюны, сушат и только потом превращают в ценное удобрение. Так зачем прабабка жгла костер сейчас, и к тому же далеко от дома? Что она будет делать с кучей пепла, которую во время прилива разбросает первый же порыв ветра?

Ответ Анна-Мария получила раньше, чем успела отогнать от себя эту мысль.

— Я знала, что ты придешь попрощаться. Выходит, все же… Ты наша и не наша. А твоя судьба уже больше зависит от других, чем от тебя самой.