Читать книгу - "Прощайте, скалистые горы! - Юрий Семенов"

Реймо замолчал, но Ломов всё смотрел на него и мысленно представлял себе сотни тысяч таких же простых людей Норвегии, с такой же судьбой, которые так же радостно встретили бы русских освободителей. Потом Ломов начал пересказывать разведчикам эту короткую и горькую историю, а Реймо рассматривал моряков, сильных, спокойных, так смело идущих по тылам врага всё ближе к его родине. Он не знал, куда идёт отряд, но о многом догадывался. Он хотел попросить автомат, который отобрали у немца, хотел быть воином этого небольшого отряда, мстить открыто, с оружием в руках, но решил, когда потребуется, разведчики сами дадут это оружие.

— Фашиста оставить здесь надо, — посоветовал Реймо, когда Ломов закончил рассказывать. — Он сильно мешает вам. Можно? — Реймо посмотрел на немца, и у него скрипнули зубы.

Немец не выдержал взгляда норвежца и виновато опустил глаза.

Ломов отрицательно покачал головой и задумался. Немец действительно — обуза, особенно, когда придут на Леастарес, его нужно будет охранять, а людей и без того мало. Что делать с ним при отходе?

— Роман чего-то просит, товарищ лейтенант? — спросил Чистяков, дав норвежцу русское имя.

— Да. Просит разрешить похоронить немца.

— Хоронить — не хоронить, а запрятать куда-нибудь надо, — проговорил Борисов.

— А что с ним нянчиться? Сколько он, поди, жизней-то загубил? Вы бы спросили его, товарищ лейтенант, — сурово вставил сапёр Драгунов.

— Жди, откроется он тебе, — сказал с расстановкой, тоже окая, сапёр Чупин.

И Ломов начал снова допрашивать пленного. Фашист, видя, что его не только не убивают, не бьют, но даже накормили, повеселел, охотно отвечал на вопросы.

— Нет, я никогда не стрелял в русских. Я и на передовой не был. У наших солдат паршивое настроение, фюрер приказал держать фронт, а мы рассчитывали уехать в Германию… Я доволен, что закончил войну. Думаю, теперь увижу своих детей, когда повесят Гитлера.

Ломов перевёл ответы немца и больше не спрашивал. «Обстановка подскажет», — решил он и приказал Шубному связать пленному руки и не спускать с него глаз.

— При малейшей попытке к бегству похороним здесь, — добавил Ломов, укладываясь спать. Он вспомнил домик у речки, где захватили пленного, представил себе, какой там произошёл переполох, когда обнаружили, что исчезли немец и норвежец. Конечно, обнаружили пропажу шлюпок, а может быть, сейчас организовали и поиски по реке. Ломов укутался с головой, решив: «Какое мне дело до того, чего они там думают? День поищут, а мы ночью будем у цели».

После обеда сменившиеся с постов наблюдатели доложили Ломову, что вокруг не появилось ни живой души, нигде не замечено ни домика, ни землянки. После вахты разведчики повалились спать. Уснули Ломов и Реймо. Бодрствующий Громов охранял немца.

Стояла тишина. Сладко похрапывал Чистяков. Громов широко зевнул. Его клонило ко сну. Он вынул клинковый нож, стал точить о камень и вдруг подскочил, будто обрезал себе палец. По спине прошёл холодок. Там, где только что лежал пленный, валялась спутанная веревка. Громов бросился бежать по узкой лощине, единственному направлению, в котором мог уйти немец, но след его уже простыл. Громов не чувствовал, как падал на камни, царапал себе руки и снова бежал. После безрезультатных поисков вернулся к своим.

— Немец! Ушёл немец! Товарищ лейтенант! — виновато повторял Громов, расталкивая спящих.

Разведчики повскакивали с мест, готовые броситься на поиски, но Ломов остановил их, подошёл к Громову и спросил:

— Когда?!

— Только сейчас! На глазах сбежал. Я хотел… добежал до обрыва…

— В каком направлении?!

— Не знаю. По лощине, больше некуда.

Ломов на мгновенье задумался. У немца было большое преимущество: он мог открыто бежать по сопкам, звать на помощь, понимая, что, если будет погоня, по нему не сделают ни одной автоматной очереди во избежание шума. Ему помогали и наступающие сумерки. Правда, немец ушёл без оружия, и поэтому его можно было искать, не прячась.

Лейтенант приказал оцепить сопку и во что бы то ни стало захватить немца. Сам он вместе с Борисовым побежал по лощине. У обрыва сопки их ждала ещё одна неожиданность. В укрытии из камней не оказалось наблюдателя Чупина. В стороне справа валялась плащ-палатка.

Они пробежали на другой конец обрыва, залегли. Отсюда шёл пологий подъём к другой сопке, а за ней по спускающемуся к воде обрыву карабкался человек.

— Подлец, куда ушёл, — процедил Ломов, глядя, как немец, прижимаясь всем телом к скале, прошёл над обрывом, спрыгнул ниже и исчез за сопкой. Но тут же появилась вторая фигура. «Чупин! Молодец!» — подумал лейтенант. Сапёр шаг в шаг прошёл за немцем и тоже скрылся за сопкой.

Борисов побежал к расположению отряда предупредить, чтобы прекратили поиски. Ломов подобрал плащ-палатку и снова вернулся к обрыву, откуда хорошо было видно противоположную сопку. Натолкнулся на телогрейку Чупина, поднял её. Лейтенант смотрел туда, где только что исчезли немец и сапёр: ждал, может быть, вот-вот Чупин покажется снова. Но сапёр не появлялся.

Быстро сгущались сумерки, и вскоре стало совсем темно. Неожиданно завыл ветер.

— Проклятие! — вырвалось у Ланге, когда окончилась бомбёжка.

Он стоял среди мазутных бочек, весь грязный и черный, смотрел на краснозвёздных бомбардировщиков, строем удаляющихся в море. «Этот високосный год полон коварных приключений. Как бы он не закончился печально для меня», — подумал Ланге, перелезая через бочки. Он удивился, как далеко убежал от берега. Несколько минут назад он сидел около весёлых самодовольных матросов, увлечённых игрой в «муху» у круглого стола в одном из кубриков транспорта.

Над столом летала большая чёрная муха. Перед каждым лежало что-либо съедобное: кусок сала, колбасы, хлеба. К кому садилась муха, тот выигрывал кон.

Так их застала воздушная тревога. Когда Ланге вернулся к берегу, он не узнал транспорта. Бомба попала в корму и разрушила надстройку. Транспорт сел на грунт, накренился на правый борт и прижался к скале.

Прибежал капитан. Он вернулся с Никеля. На матросов обрушилась его брань, как будто они были виновниками гибели корабля. Начали спасать имущество.

Ланге хотелось курить, но, с головы до ног измазанный мазутом, он боялся огня. Ему принесли керосин и тряпки. Он усердно оттирал керосиновой тряпкой лицо, руки. За этим занятием его и застал возвратившийся из Осло Уайт.

— О-о! Вы уже здесь, Ланге. Говорят, вас тут побеспокоили, — небрежно спросил Уайт, присаживаясь на камень.

— Врут. Нас навестили союзники, — Ланге не понравился безразличный тон Уайта.

— Ничего, ничего! Война требует и некоторых убытков, — Уайт усадил около себя Ланге и заулыбался.

— Можно подумать, вы вернулись в Америку и радуетесь своим уцелевшим костям, — сострил Ланге.

— О-о! Я буду хохотать не один, когда вернусь в нашу страну… Пойдёмте лучше отдохнём, — предложил Уайт.