Читать книгу - "Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин"

отношениях, контактах правительства СССР с лидерами милитаристских клик; деятельности белоэмигрантских организаций в Маньчжурии и антисоветского подполья на Дальнем Востоке и в Забайкалье; транспортной инфраструктуре Маньчжурии, работе КВЖД; состоянии китайской армии и военной промышленности.

Для получения необходимых им сведений сотрудники миссии комбинировали различные методы разведывательной деятельности: обрабатывали советскую и китайскую прессу, прослушивали радиопередачи из Хабаровска, беседовали со служащими КВЖД и советского генконсульства в Харбине, обменивались информацией с китайской разведкой, задействовали осевших в Маньчжурии агентов из организаций Н.Л. Гондатти, Г.М. Семёнова и М.К. Дитерихса, забрасывали маршрутную агентуру в СССР.

В соответствии с правилами секретного делопроизводства, начальник миссии отправлял донесения в штаб армии или в Токио в обезличенном виде, поэтому судить об источниках его информации сложно. В телеграммах за 1926–1928 гг. фигурируют публикации харбинской печати и агентурные сообщения из советского генконсульства о борьбе в высшем руководстве ВКП(б), приводятся ссылки на беседы с председателем Правления КВЖД М.М. Лашевичем и доклады агентов из числа членов корейской или японской секции компартии во Владивостоке[223] о политических акциях СССР в Северной Маньчжурии[224].

Не стоит, однако, переоценивать агентурные возможности харбинской миссии в силу того, что основа её вербовочного контингента – белая эмиграция – была разобщена и не имела надёжной связи с единомышленниками в Советском Союзе. На это обстоятельство, в частности, в начале 1927 г. обращал внимание Генерального штаба сотрудник миссии майор Канда Масатанэ, отмечавший, что «финансовые и людские ресурсы русских эмигрантов разобщены, поэтому нет той организации, которая бы выступала цементирующим ядром», а «связь между белогвардейскими организациями в Северной Маньчжурии и на советском Дальнем Востоке очень затруднена»[225]. Ситуация не выправилась и через три года: в докладе главы ЯВМ подполковника Савада Сигэру в Токио от 17 июня 1930 г. сообщалось о трёх крупных антисоветских организациях в Северной Маньчжурии, группировавшихся вокруг студенческого течения правого толка, митрополита Мефодия и бывших служащих КВЖД «Маамурэнтофу», Олегова и Каппеля, которые отправили в Приморье партизанскую группу полковника Ф.Д. Назарова, однако не называлось ни одного контактировавшего с ними отряда повстанцев, а лишь говорилось об очагах антисоветского сопротивления в Анучино и Сучане (Партизанске). Более того, Савада констатировал нерешительность атамана Г.М. Семёнова в деле свержения советской власти в Забайкалье, несмотря на имевшуюся у него там поддержку в крестьянской среде и органах местного управления[226]. Не могло быть и речи об активном использовании японской военной разведкой дальневосточного отдела Русского общевоинского союза: 17 сентября 1930 г. Савада проинформировал Токио о прибытии в Харбин его главы М.К. Дитерихса, с которым миссия контактировала с 1919 г., однако отмечал, что генерал не имел прежнего авторитета у местной эмигрантской верхушки и не сумел взять под контроль обучение молодёжи[227].

В то же время харбинская миссия сохраняла тесные отношения с бывшим приамурским генерал-губернатором Н.Л. Гондатти, установленные ещё в 1919 г., используя его для опроса дезертировавших из Приморья красноармейцев[228].

Часть информации харбинского разведоргана японский Генштаб перепроверял через своего военного атташе при посольстве в Китае, который получал сведения о группировке Красной армии за Байкалом и намерениях советского военно-политического руководства от французского коллеги[229].

Миссия в Маньчжоули продолжала собирать информацию о Забайкалье, Монголии и КВЖД. Сведения органа носили разносторонний характер и целиком соответствовали очерченному ему кругу задач. Источниками информации выступали открытая печать, советские и монгольские официальные лица, чиновники китайской полиции, маршрутная агентура из числа белоэмигрантов, контрабандистов и проводников Забайкальской железной дороги. Ссылка на последнюю категорию агентов встречается, в частности, в донесении начальника миссии в Харбин от 7 сентября 1928 г., в котором он сообщал сведения проверенного агента-проводника о начале автомобильных перевозок винтовок и ручных гранат из Борзи в Санпэйцзу для антикитайских партизанских отрядов Хулун-буира[230]. В белоэмигрантской среде миссия опиралась в первую очередь на организации, располагавшие возможностями для заброски людей в Забайкалье и имевшие связи среди проживавшего там населения, поэтому начальник органа капитан Кавамата контактировал с руководителями партизанских отрядов в Трёхречье И.И. Зыковым, И.А. Пешковым, Куржанским, а его преемник Уэда Масао установил доверительные отношения с проживавшими в Харбине генерал-майором Е.К. Вишневским и полковником А.Г. Бычковым[231].

Тем не менее, как и в предыдущие годы, информация миссии носила размытый и искажённый характер, свидетельством чего стал подготовленный по её материалам 25 февраля 1927 г. доклад начальника головного харбинского органа о советской группировке войск в Забайкалье. Из него следовало, что в Чите дислоцировалось управление 18-го стрелкового корпуса, которое, однако, ещё в июле 1924 г. было переведено в Иркутск. Кроме того, миссия правильно установила дислокацию в Забайкалье 36-й стрелковой дивизии, но ошибочно отразила в её составе 105-й стрелковый полк 35-й дивизии, который к тому же находился не в Чите, а в Верхнеудинске, не подозревала о существовании 108-го полка в Сретенске и неверно определила артиллерийскую часть в Чите как дивизион, хотя это был полк. Точно так же обстояло дело с 5-й Кубанской кавалерийской бригадой в Верхнеудинске, номер которой был не известен маньчжурскому разведоргану. Его агентура не смогла установить действительное наименование ни одного из трёх кавалерийских полков бригады, но сообщила о мифических «Сибирском кавалерийском полке» близ Читы и «Бурятском кавалерийском полке» в Троицкосавске (Кяхте), хотя в последнем случае подразумевался отдельный Бурят-Монгольский кавэскадрон 5-й бригады, дислоцированный в Верхнеудинске и развёрнутый до полка только в 1932 г.[232]

Особое место в системе японских разведорганов в Маньчжурии занимал внештатный разведывательный пункт в Хэйхэ, который после отъезда капитана Канда в 1924 г. возглавил управляющий местной аптекой Миядзаки Масаюки. Его заместителем стал бывший агент благовещенской миссии Кумадзава Садаитиро, владевший в Хэйхэ собственным постоялым двором. Никто из сотрудников пункта не имел специальной разведывательной подготовки, что явилось одной из причин успешного внедрения в его аппарат квалифицированной агентуры советских органов государственной безопасности и создания канала передачи японцам дезинформации в рамках оперативной игры «Макаки – Маки – Мираж».

Хэйхэская резидентура подчинялась головной миссии в Харбине и имела небольшой агентурный аппарат в Приамурье, контролировавшийся через китайских и русских контрабандистов: по данным КРО Полпредства ОГПУ по Дальневосточному краю за декабрь 1926 г., Миядзаки располагал двумя агентами в штабе 2-й Приамурской стрелковой дивизии в Благовещенске из числа бывших офицеров, передававшими секретные документы штаба Сибирского ВО, связь с которыми поддерживал через контрабандиста Д.Б. Тимеркеева[233].

Практически не претерпела изменений после восстановления советско-японских отношений разведывательная работа Корейской армии. Однако с 1926 г. её деятельность стали регламентировать ежегодные планы, детализировавшие дислокацию, задачи и зоны ответственности разведорганов армии.

Так, согласно плану на 1926 г., объединение должно было собирать информацию о корейских революционных организациях,