Читать книгу - "Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха"

Внутри него все это время отчаянно боролись двое. Первый – тот, кто искренне считал плен предательством, а возможность работы на врага – изменой Родине. В своем, отдельно взятом случае, Николай готов был объяснить и даже оправдать пленение. Допускал: есть среди обитателей барака те, кого взяли по тому же нелепому стечению роковых обстоятельств, что и его самого. Только вот это не оправдывало согласия служить немцам и подчиняться предателям-полицаям за черпак вонючей баланды. Второй хотел есть и жить – именно в такой последовательности.

Первый держался отчаянно, даже мужественно, из последних сил и до последнего вздоха. Но с огромным перевесом победил Второй, не давая сопернику ни единого шанса сохранить жизнь, лицо и убеждения одновременно. Сперва противовесом выступал Дробот – вот кто бесхребетный трус, военный преступник, согласившийся хоронить своих товарищей и возиться в лагерном дерьме, получая взамен несъедобный суп. Даже смирившись с необходимостью униженно поднимать из грязи сладкую промерзшую картошку, Дерябин все равно мерил себя выше Романа: вот такие они, интеллигенция вшивая, сыночки ученых папочек. Папаша, небось, из бывших, жаль не успел проверить и, видимо, не успеет, уж тогда бы расписал дело сержанта Дробота по полной программе…

Когда же Николай оказался одним из десятых номеров на перекличке, определяющей смертный жребий, из строя его вытолкнуло желание жить. О последствиях Дерябин не думал – просто оказалось, что он готов терпеливо ждать конца, ежедневно борясь за жизнь, но совершенно не способен принять смерть сегодня, сейчас, или же – точно узнать, что приговорен и через несколько дней, темной сырой ночью, именно Роман Дробот погрузит его растерзанное пулями тело на телегу, рядом с другими, так же бесславно погибшими бойцами.

Осознание того, что хоронить его наверняка станет Дробот и такие, как Дробот, и заставило его вызваться служить врагу. Может быть, именно так Дерябин позже пытался объяснить себе собственный поступок.

Впрочем, уже к вечеру того рокового и переломного для Николая дня врагами для него остались только предатели-полицаи. Свободно говоривший по-русски капитан Абвера Отто Дитрих обращался к нему на «вы», распорядился покормить, обеспечить горячую воду и чистую одежду – все то, чего Дерябину в лагерной грязи так не хватало.

А потом его, переодетого в новенькую полевую форму офицера Красной Армии, доставили сюда, под Харьков.

Новая жизнь началась неожиданно. Николай даже не заметил, как наступил апрель.

– Будете курить? – Капитан Абвера Отто Дитрих выложил на стол початую пачку «Казбека», перехватил не столько удивленный, сколько любопытный взгляд собеседника, кивнул: – Да, здесь, в школе, все курсанты и инструкторы носят советскую военную форму, курят советские папиросы, общаются между собой только по-русски. Ну, или если знают язык той местности, куда их планируют забросить, – говорят на нем. Это как раз больше касается курсантов. Вы ведь владеете украинским? Может, – губы обозначили улыбку, – грузинским?

– У нас даже на Кавказе и в Средней Азии никого не удивить русским языком, – Дерябин потянулся через стол, пододвинул к себе коробку, взял папиросу, кивнув в знак благодарности за спички, закурил. – Да, никто не удивляется. При советской власти русский стал интернациональным.

– Как при царе?

– У нас не принято сравнивать. То – монархия, эксплуататоры. Сейчас республика рабочих и крестьян.

– Ладно, оставим эту тему, – махнул рукой Дитрих. – Освоились?

– Пока меня держат отдельно.

– Правильно. Карантин. Таков порядок.

– Есть душевая, чистая постель, кормят три раза в день. Чай горячий.

– Немного придите в себя после лагеря. И потом, Дерябин, в действительности я пока не решил, что с вами делать.

Николай поперхнулся дымом, закашлялся.

– То есть?

– Не поверите – вы первый из моих подопечных, кто пришел из советских карательных органов. Тем более из НКВД. Представляете, даже милиционеров не было.

– Это плохо? – осторожно спросил Дерябин.

– Не знаю пока. Хочу разобраться.

– В чем?

– Мотивы, Николай. Ваши мотивы для меня очень важны. Вы захотели служить нам, то есть, по сути, предали Родину. Вас ведь станут судить за предательство, если схватят. Пощады не ждите. Но меня интересует, что подтолкнуло вас к этому. Страх за свою жизнь? Тогда вам легче вернуться в то село или хоть здесь, в Харькове, записаться во вспомогательную полицию.

– Почему?

– А вы отдаете себе отчет, что находитесь в школе, которая готовит диверсантов и террористов? Что вам дадут задание убивать красных офицеров, может быть, даже сотрудников НКВД, а не просто прикажут взорвать мост или склад боеприпасов? И если ваша рука дрогнет, ваши же напарники получат приказ ликвидировать вас? Честное слово, пока вы этого не поняли, Николай, – проще пойти в полицию, рядовым полицейским.

– Там разве не надо убивать?

– Не всегда. Видите ли, – Дитрих откинулся на спинку стула, – у меня была и остается возможность наблюдать ваших соотечественников, которые служат в подразделениях хива-маннов. Большинство – народ безыдейный. Им все равно, кому служить, на какую власть, как говорят у вас, горбатиться. Я прав? – Пауза. – Я прав. Если служба поможет сохранить жизнь да еще даст маленькую власть, такие люди найдут себя при любом режиме. Что, как я понимаю, имело место быть.

– Таких называют приспособленцами, – вставил Дерябин.

– Мне все равно, как их называют. Главное – для разведшкол этот материал не годится. В случае захвата он немедленно сдаст все и всех, спасая собственную шкуру. Или же, стоит перемениться ветру, легко дезертирует из полицейского подразделения. Никто из них, по сути, ничего собой не представляет как личность. Исключения, наверное, есть и среди них, но у меня нет времени и желания их искать. Однако, служа в полиции, вы, как прочие, можете не напрягаться. Если станете вести себя грамотно и правильно, удастся избежать участия в карательных акциях. Что оградит вас от партизанского гнева: охотники за предателями в первую очередь показательно уничтожат участников расправы над местным населением, замеченных в грабежах и карательных операциях. В целом, Николай, полиция поможет вам более-менее успешно приспособиться. Здесь, в разведшколе, такой возможности у вас не будет.

– Я ее и не ищу, – Николай потянулся за второй папиросой.

– Получается, вы готовы направить оружие против своих?

– Давайте так, – Дерябин устроился поудобнее, положил ногу на ногу. – Я детдомовский, господин капитан. Знаете, что такое детский дом?

– В Германии тоже есть приюты.

– Но вы ведь не в приюте росли, правда?

– Верно.

– И не знаете на своей шкуре, как это – когда с детства ты сам за себя.

– Подозреваю. Мне кажется, спартанские условия закаляют характер.