Читать книгу - "Никто не выVOZит эту жизнь - Герман Умаралиевич Садулаев"

появилась у нас на втором курсе, перевелась откуда-то. Я её сразу заметил, и когда мы всей группой пошли в клуб Monro, проявлял к ней повышенное внимание и интерес. В клубе крутили диско и рокопоп, помню, как мы танцевали медленный танец под «Дельфинов» Ильи Лагутенко: «Тонешь-тонешь, не потонешь, ты сломаешься однажды. Может, выпьешь яда, слижешь дважды…» Всё это звучало для нас очень эротично. Клуб был наполнен эротикой: во втором зале стояли кабины с видео для взрослых, где можно было закрыться и смотреть, и не только. Третьим залом был чилаут со скамейками в подушках. Кажется, я не целовался с Клэр в Monro. Но мы обнимались-обжимались, и моя кость наверняка топорщилась между ногами, задевая Клэр. Тогда моя кость постоянно была тверда и тянулась к людям. Мы стали встречаться: вместе ходили в клубы и библиотеки, вместе ужинали (Клэр всегда старалась платить за себя сама, и порой у неё это получалось). Я был вегетарианцем, и мы часто обсуждали преимущества отказа от мясоедения. Клэр уклончиво говорила, что вообще-то да, но прямо сейчас она не видит смысла. Пару раз я порывался встретить её с работы, но она всегда отклоняла мои предложения. А однажды, наконец, согласилась. Я не знал, где именно и кем она работает. Она никогда не говорила. И вот я пришёл за ней туда, куда она сказала: на рынок. Нашёл по номеру её торговое место. Это был мясной ларёк. С тушами, вырезкой, ногами, руками, всяческими внутренностями различных животных: коров, свиней, баранов. Клэр стояла внутри этой выставки смерти в халате, заляпанном кровью, и ловко управлялась с большим ножом, отрезая куски мяса и бросая на весы. Никогда бы не подумал что она – тонкая, субтильная, изящная, с пальцами пианистки, с большими детскими глазами – так может. Я невольно залюбовался. Она увидела меня, вздохнула и пожала плечами. Мол, ну вот, смотри. Вот я. И вот чем занимаюсь. Будешь ли ты любить меня после этого? О, Клэр! Буду, буду любить тебя! Именно тогда, увидев её в мясной лавке, я влюбился окончательно и бесповоротно. Она была так прекрасна и беззащитна в мясной лавке, среди горы трупов и с кровавым ножом в руке, который показался мне сделанным из вулканического стекла, обсидиана, а она была жрица или богиня. Конечно, я был женат. Я всегда женат – это моё нормальное состояние. И всегда одинок. Клэр любила меня. Может быть, она одна меня по-настоящему любила. Но этого достаточно, теперь я не могу сказать, что меня никто никогда не любил, потому что меня любила Клэр. И конечно, как это всегда бывает, я просрал её любовь и наши отношения. Четыре года она меня любила и ждала. Четыре года она уходила и возвращалась. И всегда была верна мне: ни разу не взглянула в сторону другого мужчины. После нашего окончательного расставания она была верна мне, верна памяти нашей любви ещё четыре года. И только потом встретила своего мужчину и вышла замуж. Ещё через четыре года мы увиделись, я прочитал в её глазах, что она меня до сих пор, может быть, ещё любит, но жизнь продолжается, жить надо. А я? Я изменял Клэр. Дело не в том, что я был женат, – кажется, с женой я уже не спал я в принципе всегда недолго сплю с законными жёнами. Но у меня были вместе с Клэр ещё какие-то девушки. О которых я сейчас вообще ничего не помню. Каждую пятницу и субботу я шёл в Monro, или в Money Honey, или в Metro, или ещё куда-то. Там я всегда напивался или забрасывался «скоростью», а часто и то и другое, и знакомился с девицами, которые тоже были под выпивкой или порошком, чаще всего у меня ничего не получалось, ведь я никогда не был ни красив, ни крут, ни богат, даже татуировок у меня не было и нет, но иногда получалось, и я приводил на какую-то случайную квартиру подружку, или меня приводили, и мы тр@хались, а потом иногда созванивались, но чаще нет. А ведь у меня была Клэр. Клэр всегда ждала меня, всегда была готова со мной встретиться, готова приехать куда угодно в какое угодно время суток, лишь бы у неё не было смены в мясной лавке. Как тогда я ухитрялся столько гулять без Клэр? Мне кажется, это был не эрос, а танатос, стремление к саморазрушению, уничтожению всего, что мне дорого: я любил Клэр, и Клэр любила меня, я был счастлив с ней, у меня был хороший секс, но я снова и снова шёл в притоны, чтобы одурманенным приставать к чужим девицам, чтобы кому-то доказать, что я не привязан, что всё это мне совершенно неважно, что я человек из палеолита и даже ради любви не предам свой образ жизни, свой лелеемый атавизм, свой священный промискуитет.

Только вот незадача: скорее всего, промискуитета никогда и не было. У архантропа, обезьяны, которая потом стала человеком, было два ближайших обезьянних родственника. Одна линия стала обезьянами шимпанзе, а другая – обезьянками бонобо. Разнятся они своим отношением к сексу. У шимпанзе строгая иерархия, альфа-самец, выбившийся в вожаки стада, покрывает гарем из всех самок, и иногда, в порядке наказания и подчинения, низкоранговых самцов. Прочие, кроме вожака, самцы доступа к радостям секса не имеют. Совсем иначе у бонобо. В коммунистическом обществе этих милых созданий жёны и мужья общие, все сношают всех. Бонобо очень страдают от тревожности, вызванной усиленной секрецией кортизола. И чтобы успокоиться, они занимаются сексом. За день самочка бонобо впускает в себя до 40 или больше самцов. В принципе даёт всем, кто попросит. Эти бедные животные занимаются сексом постоянно, но не ради размножения и даже не для удовольствия, а чтобы не умереть от стресса. Говорят, что арабы пошли по пути шимпанзе, а французы выбрали модель бонобо, но человечество в целом решилось на третий способ. Человечество провозгласило стыд, верность и супружество: возможно, поэтому превзошло родичей-обезьян и достигло высочайшей ступени развития, на которой изобрело атомную бомбу и PornHub. Теперь мы знаем это точно. Всё дело во вшах. Вши бывают трёх видов:

• головная вошь (Pediculus humanus capitis) – живёт в волосяном покрове головы человека;

• платяная вошь (Pediculus humanus corporis) – обитает в складках одежды;

• лобковая вошь (Pthirus pubis) – с этой тоже всё понятно.

Важно, что это разные вши. И головная вошь не может жить, скажем, в лобковых волосах, а платяная вошь не приживётся на голове. Самое