Читать книгу - "Моя купель - Иван Григорьевич Падерин"

фонд соберем. Та пшеница, что вынесла такую засуху, на следующий год обязательно хороший урожай даст. Закалилась. Каждое зерно приобрело такие качества, каких нет в других, выращенных в более благоприятных условиях. Так что это золотые для нас зерна. Быть может, вот так сам собой появится новый сорт кулундинской засухоустойчивой.

Иван Яковлевич разоткровенничался, рассказал, что еще до войны вынашивал мысль о создании особого сорта засухоустойчивой кулундинской пшеницы.

Умный, деятельный человек. Походить бы с ним сейчас по полю, но жара и зной действуют на меня нещадно. Мы прощаемся. Но я еще долго вспоминаю его слова: «Кто хочет добиться хорошего и постоянного урожая пшеницы в Кулунде, тот должен отстаивать каждую березку, каждое дерево, как солдат боевое знамя в огне сражений».

Прохлада ждала нас у ключей в старинных березовых рощах, выращенных первыми поселенцами Кулунды в конце прошлого века. Перед глазами открылся лесной массив, правда не очень обширный, но зато в нем всегда чистый, влажный воздух. Огромные, раскидистые березы, высокие тополя, густой кустарник. В родниках светлая холодная вода. Есть ягоды: смородина, черемуха; на полянках — земляника, клубника, костяника.

Жадно смотрю вперед, выискивая глазами кратчайший путь к месту, где могла остановиться машина Екатерины Ивановны. Наташа и Максим небось уже катаются по траве.

И вдруг поперек нашего пути к лесу стеной поднялась черная мгла. Она ползла вдоль дороги.

— Неужели опять черная буря?

Где-то там, в середине пыльного смерча, ревет мотор трактора, и вот он останавливается в нескольких шагах от нас, обдав пылью и острым жаром железа — это вдруг так напомнило мне танки на марше в приволжской степи.

Насквозь пропыленный тракторист — возраст не разобрать, одни зубы молодо, весело сверкают на темном безусом лице — спрыгивает на землю, подходит:

— Чего стали? Радиатор, что ли, закипел? Воды могу дать немного...

Мало-помалу разговорились. Тракторист оказался совсем молодым парнем. Зовут Захаром Перегудовым. На тракторе третий год, осенью идет в армию. Нынче занят междурядной обработкой прошлогодних полезащитных полос. Сменщик не вышел — приходится работать вторую смену подряд. Тяжело? Да уж на прогулку на свежем воздухе не похоже. В колхозе работать остался сам, по своей воле. Ну, еще кое-кто из ровесников тоже остался. А так — судьбы после школы сложились всяко. Кто остался, кто в город поуезжал. Сам-то? Да как сказать? Город — это, конечно... Но ведь кому-то же и хлеб надо растить! Городские тоже небось без хлеба ни шагу. Потому и остался. И еще — и это самое главное — потому, что в городе неизвестно еще как сложится жизнь, а здесь земля — своя, родная, в обиду не даст, на этой земле деды-прадеды всю жизнь работали, мать, отец — как отсюда уедешь, от родного-то? И как себя жалеть, когда земле плохо?

...Трактор, лязгая траками, давно укатил, а я все стоял на дороге, пытаясь припомнить, кого же он мне напомнил вдруг, этот девятнадцатилетний паренек Захар Перегудов?

До войны я знал Перегудовых. Михаил, Андрей, Петр — знатные хлеборобы Кулунды. У каждого были сыновья, дочери. Два сына Петра Перегудова — комсомольцы братья-близнецы Илья и Захар — ушли на фронт в составе батальона, сформированного из комсомольского актива района. Помню их по лыжным рейдам в лесах Подмосковья, по суровым боям под Касторной, затем в Сталинграде, где погиб Захар. Илья дошел с нами почти до Берлина и пал при штурме Зееловских высот: вслед за знаменщиком полка Николаем Масаловым и Владимиром Божко он вел за собой штурмовую группу. Хоронили мы его после взятия Дальгелина в братской могиле южнее Зеелова. Позже прах его вместе с прахом других героев штурма Зееловских высот был перенесен в Берлин, в Трептов-парк, где теперь возвышается монумент Воина-освободителя.

Тракторист Захар Перегудов, с которым только что повстречался, чем-то отдаленно напоминает Илью Перегудова, но чей он? Вслух перебираю имена всех Перегудовых-мужчин, кого знал. Шофер молча слушал, потом сказал:

— От старых-то мужиков Перегудовых у нас тут никого не осталось. Всех война смахнула. Без остатка. А Захар — это самой младшей Перегудовой сестры сын. Специально на свою девичью фамилию записала — чтобы, значит, род Перегудовых не кончался.

«Каких хлеборобов вырубила война! — подумал я. — Каким словом можно утешить их жен и матерей?! Нет таких слов, одна боль в груди. Сибирь, Сибирь, как много ты внесла в фонд Победы!»

— Посчитай, ни одного двора в нашем краю не найдешь без похоронок или без инвалидов. Черновы, Вороновы, Ларины... Антон Чернов — герой Халхин-Гола — с тремя братьями и двумя сыновьями ушел на фронт, и никто не вернулся. Все погибли...

— Сибирь, Сибирь, — снова выдохнул я.

Мы тронулись тихо, не спеша, с обнаженными головами.

4

Незабвенный художник слова Михаил Пришвин назвал лесные озера глазами земли. Такие глаза есть и в Кулундинской степи. Здесь перед селом Новые Ключи голубеют два озера. Симметрично расположенные по обе стороны узкой гривы, напоминающей переносье, они действительно похожи на глаза какого-то великана, упавшего навзничь среди степи; он смотрит в небо не моргая. Один «глаз» — пресноводное озеро — закрывается на зиму снегом и льдом, а второй — соленое озеро — в морозные дни лишь только туманится, но не замерзает.

Сюда в летнюю пору приезжает много туристов из разных городов страны. Горько-соленое, или, как говорят местные жители, «селитренное», озеро круглое, около трех километров в диаметре. Грязи и вода в нем помогают бороться с таким недугом, как ревматизм. Рядом, буквально в ста метрах, за перешейком раскинулось другое, пресноводное озеро, глубокое, с холодными ключами на дне. Искупаешься в соленом, наберешься соли так, что кожа белая, — беги в пресное, ныряй, отмывайся. Несколько таких сеансов — и, как утверждают сами лечащиеся, наступает облегчение. Вот почему год от года количество туристов все увеличивается. Даже в нынешнее лето я встретил здесь больных из Барнаула, Челябинска и Ленинграда.

Глаза Кулунды... Возле них раскинулись поля колхоза «Путь Ленина». Всего земли в этом колхозе 8000 гектаров. В нынешнем году пахотная земля распределена так: под пшеницу — 3500 га, под многолетние травы — 1000 га, под пары — 1000 га, под ячмень — 500 га, под кукурузу — 50 га. На остальной площади — сенокосные угодья и выпасы: в колхозе — 488 коров, 4000 овец, 103