Читать книгу - "Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль"

На окраине города, в лачуге, наспех собранной из досок и листов обгорелой жести, уже разместилась парикмахерская, о чем говорила многообещающая надпись: «Зами лючи стрич брич от Гаммерфест», — что означало: «Самый лучший специалист по стрижке и бритью из города Гаммерфеста».

Потрогав жесткий подбородок, заросший во время плавания, и подумав, что неприлично являться к Вареньке в таком виде, лейтенант Пеклеванный шагнул за парусиновый полог. Пожилой щуплый норвежец в заплатанном свитере заканчивал брить одного сержанта. На земле валялись два больших, ровно обрезанных уса, которые могли принадлежать только Тарасу Бульбе, и, перехватив удивленный взгляд офицера, сержант пояснил:

— Оце моя красота валяется. Ще у самом начале зарок соби дав: як усю Лапландию пройду — так и сбрию к бйсо-вой матери.

И, потрогав гладко выбритую верхнюю губу, посмотрелся в осколок зеркала.

— Як на мени хлопцы дивиться станут! Ну, майстер з Хаммерфесту, выпьем…

Он заставил парикмахера отхлебнуть из фляги «горилки» и, попрощавшись, ушел. Норвежец на том ломаном языке, на каком оповещал об открытии своей парикмахерской, рассказал, как отступающие гитлеровцы взрывали городские здания, как пытались угнать население. Ловко орудуя большой, похожей на пуукко бритвой, которая так и летала перед глазами Пеклеванного, мастер говорил о похоронах русских воинов, павших под Киркенесом.

Идти до катакомб, где жили норвежцы, и где размещался госпиталь для них, пришлось ни много ни мало целых восемь километров. Усталый, но счастливый от близости встречи с любимой, Артем узнал пещеры еще издали, заметив над ними высокий шест, гнувшийся под ударами океанского ветра. На этом шесте, воткнутом в землю, развевалось багряное полотно, рассеченное синим крестом, и в центре знамени — древний герб Норвегии: лев держал в толстой лапе секиру.

У входа в штольню, приставив к ноге винтовку, стоял солдат Семушкин в новой шинели, перетянутой желтым ремнем; мохнатая шапка из рысьего меха ловко сидела на его голове, и весь он был какой-то нарядный, праздничный.

— Что ты стоишь здесь? — спросил Пеклеванный.

— Охраняю, товарищ лейтенант! — бодро откликнулся солдат.

— А что?

— Честь национального флага дружественной страны! — четко отрапортовал Семушкин и для уверенности пристукнул мерзлую землю прикладом своей винтовки.

— Где? — спросила Аглая.

— Там, — показали ей.

Она прибежала, ничего не понимая вначале. Все казалось дурным сном, диким кошмаром. Вот стоят люди, много людей. Зачем, ну, спрашивается, зачем они здесь? Разве им — жене и мужу, которые не виделись так долго, — обязательно встречаться на людях?..

Аглая смирила после быстрого бега расходившееся дыхание. Посмотрела назад. Под горой, на которой собрались эти люди, лежала холмистая суровая земля, далекая кромка океана курилась предвечерней дымкой.

— Пустите! — сказала она, еще не понимая, что произошло что-то страшное, и люди расступились перед женщиной, образовав длинный живой коридор.

В отдалении виднелись ряды неподвижно торчащих штыков. «Наверное, караул!» — догадалась она. Шеренга солдат, оцепившая глубокую яму, вырытую на самой вершине горы, неожиданно разомкнулась, пропуская ее вперед, и Аглая увидела его…

Она увидела его — и сразу обрадовалась. Потому что это был не он. Это был не он: какой-то незнакомый мужчина лежал в грубо сколоченном гробу. Конечно, не он. Разве этот человек тот, кого она так любила?..

Совсем чужое почерневшее лицо, косматые брови сурово нависают над плотно закрытыми глазами, большие добрые руки, ласкавшие когда-то ее, теперь покорно лежат на груди, пальцы их коряво расставлены.

— Это не он, — сказала Аглая, отстраняясь.

Легкий стук прикладов — менялся почетный караул — словно заставил ее очнуться. Она всмотрелась в лицо этого человека, лежащего в гробу, и — узнала…

— …Пусть эта смерть, — говорил кто-то, — станет для нас примером самоотверженного служения людям. Вот отсюда, от этой могилы, в которую мы сейчас бережно опустим его, для нашего друга и друга Норвегии начинается новая жизнь. Отныне, уйдя от нас, он переходит жить туда, где живут герои, — в народ!..

— Ах, — вскрикнула Аглая и мягко упала на крышку гроба…

Когда сознание вернулось к ней, она почему-то смотрела только на одни руки своего мужа. Как она могла не узнать их? Вот падают, кружась в морозном воздухе, легкие снежинки, садятся на его пальцы, и ни одна из них не тает. А ведь были они всегда горячие, мягкие, ласковые. И это, как ничто другое, больше всего сказало ей о смерти, против которой бессильно что-либо, и Аглая заплакала…

Могила была глубокой, на дне ее искрился твердый слой вечной мерзлоты. Она увидела, что под гроб начинают заводить веревки, и в этот момент ее поразила прическа — такая, какой Константин никогда не носил: видно, тот, кто причесывал его в гробу, никогда не видел его в жизни…

— Пора, — сказал кто-то, — пора!

И до затуманенного сознания дошло, что это говорится о нем. Кто-то взял крышку гроба, чтобы закрыть его навсегда, но Аглая вдруг крикнула:

— Не надо, обождите! — и дрожащими руками она поправила ему волосы. Но холод кожи на лбу его словно подчеркнул, что мужа, любви, счастья уже нет и никогда не будет, — тогда она заплакала снова, ткнувшись в его закоченевшие, широко расставленные пальцы.

— Жена? — тихо спросил кто-то за ее спиной, потом послышалась резкая норвежская речь, долго-долго произносились непонятные слова.

Аглая встала, еще раз взглянула на дорогое, запушенное снежком лицо Константина, но в следующее же мгновение над ним опустилась крышка, и страшное слово «никогда» острым ножом вошло в ее сердце. А гроб уже повис на веревках, плавно погружаясь в землю. И чем глубже опускался он, тем глубже входил в ее сердце этот нож… «Никогда!.. — Растерянно обвела людей глазами, словно ища в них поддержки. — И вот уже все… Уже стучит земля… А я одна, остаюсь одна… О-о, если бы хоть кто-нибудь помог мне сейчас!»

Кто-то тронул ее за плечо. Аглая обернулась.

Перед ней стоял лейтенант Ярцев.

— Вы?..

— Я, — ответил он и медленно повел ее в сторону.

Ни одного слова утешения не сказал он, но от руки его, державшей ее за локоть, исходила какая-то властная сила. Аглая молчала тоже, покорно идя рядом с лейтенантом. Она ничего не видела перед собой, все вещи потеряли для нее форму и окраску, слова потеряли смысл.

Ярцев привел ее в какой-то норвежский дом, посадил за стол. Курил папиросу за папиросой, молчал. Аглая посмотрела ему в лицо и, словно убеждая себя в чем-то, тихо сказала:

— Как жить?..

— Жизнь, — медленно произнес Ярцев, — подскажет.

— Еще один удар, — сказал Дельвик.

С размаху опустился молот.