Читать книгу - "Варшавская Сирена - Галина Аудерская"

в каких-то чужих странах? Франсуа привык на корабле к узким, двухъярусным койкам, с которых Ианн свалился бы в первую же ночь, поэтому, вернувшись через два года в первый свой отпуск, он заявил, что ни за какие деньги не полезет в шкаф, в котором спал Ианн, ибо ему там ночью будет душно. И вместо того, чтобы благодарить бога за то, что он может снова чувствовать себя в безопасности внутри старинного закрытого ложа, Франсуа полез спать на чердак, на свежее сено. Анна знала эту постыдную семейную историю из рассказов бабки, потому что дед раз и навсегда стер из памяти позорное предательство Франсуа, но старая Мария-Анна спустя много лет, перевязывая гнойные ступни внучки, все время возвращалась к этому памятному 1916 году и рассказывала, рассказывала, рассказывала…

— Все моряки что-то привозили из заморских путешествий. Тарелки и вазы, расписанные удивительными птицами с ярким оперением, какие-то никому не нужные ширмы, подушки из позолоченной кожи или по крайней мере фарфоровые чашечки, хотя они годились только для того, чтобы их тут же разбить. Франсуа получил отпуск один-единственный раз, возможно потому, что шла война и даже корабли были для чего-то нужны генералам, но он не привез абсолютно ничего, как будто забыл об обычаях бретонских парней, служащих на флоте. На протяжении двух дней, когда он слезал с чердака неприлично поздно и заставал в доме только мать, ибо Ианн уже давно был во дворе, Мария-Анна надеялась, что Франсуа все же что-нибудь вынет из деревянного сундучка, который стоял в углу, раскроет его и поразит ее глаза блеском содержимого.

— И что? — спрашивала Анна-Мария, затаив дыхание. — И что?

— В том-то и дело, что ничего, — взрывалась бабка. — В первую неделю он и словом не вспомнил о своем глупом плаванье и о привезенных подарках. А потом… Святая Анна Орейская… Потом Франсуа заявил, что они чаще всего заходили в порт Сен-Назер, но он не мог нам об этом сообщить, потому что запрещало начальство, а вторая тайна, которую сейчас он уже может нам раскрыть — к тому же она не военная, а совершенно личная, — это то, что в этом порту он влюбился в некую Маргерит ле Коз, она из бретонской, правда, «красной» семьи, и он собирается жениться на ней, как только позволят обстоятельства.

— Что это значит? Какие обстоятельства? — рычал обезумевший от злости Ианн.

— Это значит — следующие рейсы моего транспортного судна, — терпеливо объяснял Франсуа. — Я говорю: моего, потому что враг вездесущ и я не могу вам даже сообщить название моего корабля и рассказать о том боевом задании, которое он выполняет.

— Ах, — вздыхала бабка, — если бы ты тогда могла видеть во всем великолепии и блеске Ианна ле Бон! Он вскочил со скамьи, и я думала, что твой дед одним ударом повалит этого мальчишку на землю.

— Ты смеешь говорить мне об измене? — кипятился он. — Мне? Мне, который нашу землю считает святой и ненавидит всех этих проклятых бошей так, что готов даже вместе с «красными» кричать «Vive la France!», лишь бы эти парижские маршалы от пехоты и флотские офицеры не позволили немцам дойти сюда, затоптать здешние поля, луга и отобрать у нас то, что испокон веков было нашим. Разрази тебя гром! Измена? Это ты что-то замышляешь в своей тупой башке, похоже, тебе нашептывает школьный дьявол! Ты должен был остаться на ферме как мой преемник, как законный наследник! Ты — последний из рода ле Бон! Как? Ты говоришь, что и ты можешь иметь сыновей? Но с кем, господи! С «красной» барышней, да к тому же не из Геранда или другого бретонского города, а из порта, известного своим распутством порта! Какое мне дело, что ле Коз — честный рыбак! Нет и не может быть по-настоящему честных людей среди «красных». Это знали наши отцы и может подтвердить священник. Недавно даже аббат из Пулигана призывал своих рыбаков к горячей молитве за нашу общую родину, за Бретань, ибо французское восклицание «Vive la France!» значит гораздо меньше, чем благочестивый призыв на церковном латинском языке «Pater noster»[4].

— Я обвенчаюсь в церкви, — успел вставить Франсуа.

— И будешь с ней болтать по-французски здесь, в этом доме? Этого мы не перенесем, ни я, ни твоя мать, ни эти почтенные стены. Они обрушатся, как стены Иерихона, когда Иисус… Но что ты, ученик «школы Дьявола», можешь знать об иерихонских трубах?

— Я ходил на закон божий к священнику и все, что нужно, знаю, — возразил Франсуа. И дерзко добавил: — Я тоже «белый», но по-французски говорю не хуже тех французов, с которыми служу на корабле, а каждый из них после войны хочет чего-нибудь добиться. Иметь много денег и наконец-то насладиться жизнью. Я вылеплен из другой глины, чем они, это правда, но — клянусь святой Анной Орейской — у нас здесь не только каменистые поля и плохо освещенные халупы, но и города, города! Нант, Сен-Назер, Геранд…

— Сен-Назер — это порт, рассадник «красных»! — крикнул Ианн.

— Хорошо. Но старшая сестра Маргерит получила в наследство от своего дяди домик в Геранде. И магазин. После свадьбы мы там поселимся, и я буду помогать ей в делах. Она только об этом и мечтает.

— Так и женись на ней, черт возьми! — заорал старый ле Бон. — Если ты это делаешь из корыстных побуждений, и еще мне назло…

— Нет, нет, — неожиданно оживился Франсуа, — Софи старше той, и к тому же волочит ногу. Дядя дал ей приданое, поскольку она его крестница. Я хочу в жены взять Маргерит. Только ее.

— Если она не будет кудахтать по-французски, то, в конце концов, могла бы жить и здесь, — буркнул старик.

Но Франсуа стоял на своем. Его будущая жена родом из портового города, она привыкла к другой жизни, да и ему не хочется вечно чинить каменные ограды, пахать, сеять и косить луга. Франсуа осточертели сабо, мокрые от пота рубахи и эти проклятые вихри, которые продувают человека насквозь, пригибают к земле, на море валят с ног, а с палубы могут смыть в бушующие волны.

— После войны никто тебя не заставит лезть на рыбачьи суда или лодки, — возмущался Ианн. — Океан хорош для «красных», а не для нас. Ты будешь ходить по твердой земле, да к тому же по своей. Ты не закончил лицей, у тебя нет свидетельства об окончании школы. В любом учреждении, даже на почте, ты будешь никем, мальчиком на побегушках. Только здесь ты можешь чувствовать себя хозяином. И приказывать. Конечно, после моей смерти.

— Но я хочу жить