Читать книгу - "Лисьи броды - Анна Старобинец"

– Не оправдывайся. Обучили – и молодцы.

Пашка стягивает с себя гимнастерку и протягивает мне:

– Товарищ Шутов, вы зубами стучите. Давайте вы пока в моей, а я в вашей, на мне и обсохнет.

– Отставить, рядовой.

– Да я ж от чистого сердца, – обиженно сопит Пашка.

Он смахивает со щеки комара – тот лениво перелетает на другую щеку и снова присасывается. Овчаренко сгоняет его рукой, комар садится ему на голый живот, рядовой размахивает в воздухе гимнастеркой.

– Да прихлопни ты его уже, Овчаренко!

– Говорят, кусаются только самки, причем беременные. Жалко самку-то убивать, она ж не со зла, ей детишек надо кормить… Ой, товарищ Шутов, смотрите!

В прогалине жижи в паре метров от нас чумными бубонами вздуваются и лопаются пузыри, а над пузырями извиваются голубые язычки пламени. Пашка завороженно на них таращится, забыв дышать и отвесив челюсть. Его распахнутые глаза такого же цвета, как эти болотные огоньки:

– Смотрите, это же чудо!

– Не чудо, а химия, рядовой Овчаренко. Метан, горючий болотный газ. Образуется, когда что-то гниет.

– А запалилось-то почему? – он смотрит на меня недоверчиво.

– Самовоспламеняется.

– Так я ж и говорю – чудо.

Насосавшаяся самка комара тяжело взлетает, оставив на Пашкином лбу красный прыщик.

– Иногда мне кажется, рядовой, в моей жизни тоже было когда-то чудо. А потом пропало. Как будто хирург его вырезал скальпелем под наркозом. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – Пашка важно кивает. – Без чуда жить страшно. Я надеюсь, товарищ Шутов, оно у вас опять отрастет.

Предрассветный туман заволакивает сопки пушистым шелковым коконом, будто готовя их к превращению. Через этот туман мы идем к холму с раскидистым деревом на вершине. Небо все еще темное, но на востоке уже как будто надорван край, и из открывшейся бреши сочится еще не свет, но обещание света.

Во мне сейчас такая же брешь. Я иду в Пашкиной гимнастерке – он все-таки настоял – и мучительно борюсь с желанием открыть ему правду. Или хотя бы часть правды.

– Рядовой Овчаренко. Зря ты со мной связался, – говорю на ходу.

– Это почему же, товарищ Шутов? – в голубых удивленных глазах отражается темное небо. В них как будто два неба одновременно, в этих глазах, – то, которое над нами сейчас, и то, каким оно станет в полдень.

– Потому что я свое дело сделаю – и уеду. А ты здесь останешься.

– И чего?

Я останавливаюсь. Он тоже.

– Пашка. Я не тот, кем кажусь.

Несколько секунд он напряженно морщит взопревший лоб и скребет пятерней пшеничные волосы. Потом кивает – как будто бы понимающе:

– Да все мы, товарищ Шутов, не те, кем кажемся. Не зря ж говорят, что чужая душа – потемки…

Рядовой Овчаренко бодро идет вперед, погромыхивая автоматом и, очевидно, считая вопрос закрытым. Я молча шагаю рядом, и прореха во мне стремительно зарастает, скрывая под толщей лжи едва забрезживший свет. Он сам виноват. Имеющий уши да услышит, имеющий глаза да увидит. Он не услышал и не увидел, пока была такая возможность. Теперь момент упущен. Остались только потемки моей души.

– …Я и батю-то родного в душевном плане не знал. Мой батя…

Я резко останавливаюсь, делаю Пашке знак молчать и вскидываю свой «вальтер». В обмотанном паутиной, мглой и туманом кустарнике справа от нас кто-то есть. Его не видно – но я и не пытаюсь увидеть, я просто знаю: он там. Я закрываю глаза. Я сливаюсь с собственной тьмой. Моя тьма все сделает за меня.