Читать книгу - "DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина"

– Я про новенькую Федотову.

Вид у классной руководительницы был встревоженный.

Всю перемену она пыталась убедить меня, что никто к нам не переводился, но я не верил. Я сидел с Катей за партой, мы целовались на глазах у всех, а Елена Васильевна говорит, что Кати нет. Ну бред же!

Вскоре к разговору присоединились одноклассники. Все как один подтвердили слова учительницы, которая даже показала мне журнал. Не было в списке нашего класса Федотовой. Ее будто кто-то стер из реальности.

Наверняка это сделала Элька. А раз сделала, то сможет все исправить. Вернет Катю, вернет мне мои руки. Надо только попросить. Сказать «пожалуйста», пообещать что-нибудь. Она ведь любит меня.

Элька в школу тоже не пришла, и я попытался выяснить, где она живет, чтобы после уроков пойти к ней. Когда узнал, сердце упало в бездонный колодец.

Она жила в пятиэтажке на Юбилейной.

В квартире Кати.

Чувствовал, как в груди растет пустота.

Я ни разу не видел ее родителей. Катя не любила шумные места и предпочитала проводить время дома. Она избегала встреч с моими родителями, боялась им не понравиться. Ненавидела фотографироваться: у меня в телефоне не было ее снимков. И в школе, если подумать, Катя не завела друзей. Она общалась только со мной, а остальные ее будто бы… не замечали.

Существовала ли Катя на самом деле?

Ответ я получил очень скоро. Дома на кровати меня ждал тетрадный лист.

Все, что было между вами, – иллюзия. Иллюзия. Иллюзия. По-настоящему ты можешь быть лишь со мной. Мной. Мной. Будь со мной.

Пустоту в груди вдруг заполнил гнев. Я скомкал лист и выдвинул из стола ящик, в котором хранил Элькины письма. Мне так хотелось сделать ей больно, что я превратил записки в жалкие бумажные шарики и смыл в унитаз. А потом, вернувшись в комнату, уставился на плакат Стефена Карри с автографом. Плакат – первый подарок Эльки – висел над кроватью, и еще недавно я не сомневался, что буду беречь его всю жизнь.

Я сорвал плакат со стены.

Появилась мысль разрезать его на кусочки, собрать в пакет и высыпать Эльке на голову в школе.

Схватил со стола ножницы, перевернул плакат и нахмурился. На обратной стороне, почти во весь лист А1, был черный-пречерный прямоугольник. Не знаю, что заставило меня попытаться коснуться прямоугольника острием, но когда оно, не почувствовав сопротивления бумаги, вошло в черноту, словно там был какой-то проход, я выронил ножницы.

Прямоугольник проглотил их беззвучно.

Вдруг стало понятно, как Элька проникала ко мне в комнату и узнавала о желаниях, которые я загадывал перед сном. Она все время была рядом, подслушивала и, возможно, прямо сейчас сидит где-то там, во тьме.

Поборов оцепенение, я взял плакат за краешек и выбросил в окно.

Минут через десять позвонила мама.

– Привет, тут у нас в типографии Эля. – Сердце у меня оборвалось. – Говорит, ты пообещал ей вернуть какой-то плакат. И если не вернешь, она убьет нас. Теми ножницами, которые ты выбросил. – Мама дико заржала. – А еще…

– Что еще?

Тишина.

– Мам, ты там?

– Да-да. Представь, позвонила и не могу вспомнить зачем. Не забудь покушать, ладно?

Мне пришлось вернуть плакат.

Элька вылезла из плаката ночью, села на кровать, похлопала ладонью себе по коленям. Прошептала:

– Ложись.

Из черного прямоугольника донеслись голоса:

– Ложись! Ложись-ложись!

И я лег. Сердце металось в груди, как мышь под раскаленной кастрюлей.

– Кто ты? – спросил я.

– Как кто – Элька.

– Бедьма! Бедьма-бедьма! Она отдала букву. Стала одной из нас.

– Тш-ш-ш! Не мешайте.

– Чьи это голоса? – спросил я.

– Не овращай внимания.

– Ты вернешь мне… руки?

– Верну. Скоро.

– Скоро. Скоро-скоро!

– Я так хотела, чтовы ты полювил меня сам. Дала время. А ты, – Элька дернула меня за ухо, – сделал мне вольно. Не оставил вывора. Я отплачу тем же.

– Убей. Убей-убей его, убей.

– Тш-ш-ш! Молчите.

Тело словно окаменело.

Элька цокнула, и из плаката вылезла чумазая девушка, которая сжимала в зубах две окровавленные руки. Я узнал ее по голубым глазам. Катя.

– Он снова смотрит на нее. Смотрит-смотрит.

– Закрой глаза! – велела Элька.

Я повиновался.

– Зря. Зря-зря. Будет больно.

– Лювлю тевя.

– Она сказала, и ты скажи. Скажи-скажи.

Я молчал.

– Лювлю тевя, – повторила Элька.

– Скажи. Скажи-скажи. Пока можешь.

– Открой глаза.

Передо мной лицом к лицу стояли мама с папой. Казалось, что они вот-вот поцелуются.

– Жрать, – прошептала Элька.

И мама с папой зубами впились друг другу в шеи.

Я закричал, не в силах пошевелиться, стал умолять Эльку все это прекратить. Пообещал сделать что угодно.

– Люв-лю те-вя, – повторила она по слогам, и мама с папой оторвались друг от друга.

Если Элька хочет, чтобы я признался…

– И я! Я тоже тебя люблю!

Она погладила меня по голове.

– Поздно. Поздно-поздно. Слишком поздно.

– Жрать.

Черт № 9

Екатерина Белугина

Донные черти

У Василей пароход стоял недолго. Едва причалили, к сходням собрался народец, стали подтаскивать дрова. За то время села всего-то одна черница из тамошнего монастыря.

Демьян Петрович поспешил с палубы прочь, слишком хорошо знавал он монастырские нравы. Чуть только на глаза – тут же норовят разжалобить и выпросить денег.

Наконец дали свисток, громыхнули сходни, и пароход повернул от пристани.

Демьян Петрович пребывал в настроении унылом и нервическом, маялся в раздумье и духоте каюты.

Третий день шел, как отбыл он из Царицына на этом самом пароходе. Думал скупить там баржу тюленьего жира, но запоздал. Купцы отправили товар на тягачах вверх по Волге к Макарьевской ярмарке. А Демьян Петрович замешкался в родном Вольске, бумаги оформлял под покупку мыловаренного заводика, долговых векселей раздал на двадцать тысяч. Можно было бы нанять приказчика, чтобы в Царицын ехать, да только был Демьян Петрович суровых нравов и болезненной подозрительности, оттого предпочитал делать все сам.

Теперь приходилось товар догонять. И ведь,

как назло, полноводна Волга, широка, все мели подтопило, бурлаки без дела маются. Негде баржам задерживаться. Скоро уж и торг начнется, цены поднимут, всего тюленя раскупят, и останется заводик-то без сырья.

От мыслей невеселых и от духоты лоб сделался горячим, пришлось-таки снова на палубу подниматься. Пароход к тому же замедлился, то ли пропускал кого встречного, то ли снова причаливал. Хоть какая потеха, все ж отвлечься, к тому же неплохо бы перекусить.

Воздух на палубе, однако, оказался даже гуще того, что скопился в каюте. А еще воздух смердел. Миазмы донных водорослей смешались в нем