Читать книгу - "Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - Андрей Буровский"

Миша не особенно и целился. Грохот словно бы рванулся в овраг, выметнулся оттуда на простор, из тесноты земляных стенок, растаял в бледно-синем небе. Птицы взвились вверх, кроме нескольких, забившихся на дне оврага, возле ЭТОГО. Медведи сразу припустили. Стали видны и удиравшие в разные стороны, рванувшие со всех лап песцы.

От птиц можно было оглохнуть. Орущие птицы — словно балдахин заколыхался над друзьями. Андрей не говорил — лишь сделал знак. И Миша понимающе кивнул, сунул новые патроны с крупной дробью. Теперь стрелял и он, и Андрей из своего карабина, и все еще не надо было целиться. Птицы взвыли в ответ так, что начало тошнить не только от вони, а еще и от этого крика.

И еще два раза пришлось палить в небо, черное от птиц, пока стаи не расселись по лиственницам вокруг оврага, не стали летать в отдалении. Но и до этого, и до того, как приутих шум и стало можно говорить, все трое не могли не смотреть на ЭТО. И дрожь охватывала их. Потому что рыже-бурый бок возвышался над тундрой, и такой он был огромный, этот бок, что как ни прогрызли, ни проклевали его во множестве мест неисчислимые полчища зверей и птиц, он все же сохранил и прежний цвет, и форму громадного тела. А перед боком торчала такая же огромная и тоже рыже-бурая голова, и от нее отходило словно бы светлое узкое бревно, делало арку и снова упиралось в землю.

Птицы бились под ногами, на земле, и Андрей поднял за ноги трепещущую ворону, головой шарахнул о корень. Михаила передернуло.

— Ну что ты делаешь…

— А ты стрелял в них?

— Стрелять это одно…

— Когда стрелял, убить хотел?

— Прогнать я хотел. Если бы можно было, я бы и не убивал.

— Я бы тоже. Но ведь надо было, а? Вот и стреляли. И что убиваем, знали.

— А все равно, я бы не смог…

— Ну и дурак. Она умирать будет медленно, может быть, не один день. А ты тут будешь чистоплюя разыгрывать! Молодец!

Пока двое спорили, Павел сапогом прикончил дико вопившую сороку, прыгавшую по кругу, — дробь разнесла ей одно крыло, сломала лапу с той же стороны. Мишу опять передернуло.

Здесь, в двух шагах от ЭТОГО, приходилось зажимать нос, вдыхать воздух только ртом — так чудовищно воняло разложением. Лучше всех было Павлу с его скверным нюхом курильщика. Да он и сейчас попыхивал папиросой, и смрад плохого табака казался райским благоуханием от того, что маревом колыхалось от чудовищно громадной туши.

И вот здесь парни пережили настоящий, душный страх. От бокаотделилось, бросилось к ним что-то верткое, оскаленное, с нехорошим утробным ворчанием. Андрей упал на колени, выбросил вперед ствол, и овраг раскололся от грохота. Существо отбросило ударом, перевернуло, отнесло на полметра. Но оно — лохматое, свирепое, с налитыми от злобы глазами, словно мохнатый мяч отскочило от стылой земли, прыгнуло вверх и вперед. И было то существо маленькое, средних размеров, с собаку, только что массивнее, но такая злоба исходила от него, такие бешенство и ярость, такая воля добраться и рвать, вгрызаться красной дымящейся пастью, что становилось по-настоящему страшно.

Теперь уже три ствола разом плюнули огнем, и тучи птиц чертили небо под затихающее эхо. А маленькое существо, отлетевшее еще на добрый метр, с полуоторванной передней лапой, со стоном перекатилось на живот, еще ползло к друзьям, оскаливая, морща морду. И та же дьявольская злоба полыхала из красных глаз-бусинок.

Андрей стрелял почти в упор, разнеся вдребезги голову. Постояли, стискивая стволы. Павел дрожащими руками снова закурил.

— Росомаха, — хрипло сказал Андрей, словно это объясняло все. И у него дрожали руки. Но испытание было последним, и теперь ничто не мешало хорошо разглядеть, что же торчало из скользкой, оплывающей глины. Бок в рыже-бурой длинной шерсти, а под ней — пепельно-рыжий, с желтыми разводами подшерсток. Павел не выдержал, пощупал, подшерсток был сухой и теплый — ему хватило даже лучей этого огромного красного солнца, чтобы быть сухим и теплым. Очень красивый и теплый, очень надежный подшерсток. Бок незаметно переходил в брюхо со свисавшими космами темно-коричневой, почти в метр длиной шерсти. Почти такая же шерсть, только чуть покороче, шла по горбу на спине. И бок, и брюхо, и колоссальный огузок с длинным мохнатым хвостом были расклеваны, разорваны зверьем и птицами.

Покрытая черно-бурой шерстью с торчащим впереди залихватским чубом голова тоже наполовину уходила в землю. Ухо было почти полностью отгрызено, глаз выклеван, хобот уходил в толщу глины, сразу за изогнутым бивнем. Но форма головы просматривалась очень хорошо.

— Хвост какой длинный… Длинней, чем у слонов.

— Наверно, мошку отгонял.

— А ухо как раз меньше…

— Так ведь север, Миша, выступающие части мерзнут. У кого уши длиннее — у лисицы или у песца?

— У песца уши короче, факт… Слушай, Андрюха, а у него ведь и ноги короче, у песца!

— Конечно, короче. И уши короче, и ноги. И у песцов, и у медведей, и у оленей. У всех, кто на севере живет, уши меньше, чем у южных видов, и ноги короче.

— Значит, все-таки они здесь есть. Вот тебе и раз… — обронил Павел задумчиво. — Интересно, от чего же он погиб?

— И давно ли.

— Может быть, как раз зимой, от бескормицы?

Андрей обошел источавший зловоние труп, еще раз покачал головой.

— А по-моему, он давно умер. Вот смотрите, он весь полностью был в глине. Появился овраг, стали стенки разрушаться, тут целый пласт обвалился, видите? Вот он и стал вытаивать.

Туша лежала как раз там, где кончалась стенка оврага. Там, где и правда был сильный обвал, наверное, несколько лет назад. Выше, где не достигали лучи солнца, промерзшая за тысячи лет глина искрилась от множества мельчайших кристалликов замерзшей воды. Ниже, ближе к боку, кристаллики теряли чистый блеск, все более мутными слезами стекали по размываемой глине.

— Получается, труп древний?

— Скорее всего, Паша. В вечно мерзлой земле он может и десять тысяч, и двадцать тысяч лет лежать. Когда березовского мамонта раскапывала экспедиция, он тоже частично оттаял, вонял страшно, и тоже были тучи птиц. А потом стали рубить еще совсем замерзшее мясо, бросали собакам и те ничего, ели. А березовскому мамонту даже не двадцать, ему все тридцать тысяч лет.

— Так что этот вот… Он, может быть, и этой зимой погиб, а может быть, тридцать тысяч лет?

— Скорее, Паша, тридцать тысяч лет.

— А жаль… Представляешь, какое открытие было бы, если бы сейчас — живые!

— А это и так открытие мирового масштаба, Пашка. Куски мороженых мамонтов еще находят, а вот чтобы целого… Целых до сих пор только одного и нашли — березовского. Вроде находили и других, но это слухи, только слухи. А у березовского мамонта были сломаны кости, и сидел он в такой позе, как будто провалился в овраг. Наверное, упал, ушибся и встать уже не смог. А потом на него обрушились и земля, и лед, и снег. В общем, случайность, Паша, почти невероятная случайность.