Читать книгу - "Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл"

В том, что она здесь оказалась, не было ничего необычного: кто угодно в ее положении очутился бы в этой самой комнате и, следовательно, испытал бы то же самое. Но, сидя в незнакомой постели, в странном здании, она чувствовала, что ее жизнь напоминает пейзаж, усеянный ямами плохих решений и неприятных ситуаций, порожденных обстоятельствами, над которыми она не имела власти. А кратеры от поспешных выборов или ударов судьбы перемежались с тенями страха за ближайшее будущее.

Неужели она всегда сама загоняла себя в подобные ситуации? Ее мачеха постоянно так говорила. «Сука». Но как это делать – как контролировать собственную жизнь, когда у тебя нет ни денег, ни перспективы получить что-то большее, чем крохи, на которые едва можно прожить? «Просуществовать» было ближе к правде. «Потому что именно это ты и делаешь: существуешь, а не живешь».

Воскресло знакомое подозрение, что жизнь еще даже не началась, а Стефани все равно находится вне ее, заглядывает внутрь, несомая течением или ветром мимо ее границ, пленница мест, где с ней может случиться что угодно.

За ночь сожаление сделалось ощутимым, и теперь было комом в горле, холодной тяжестью в животе; оно заставляло Стефани чувствовать, как ее лицо становится кислым. Съем комнаты был импульсивным, как и передача трехсот двадцати фунтов, которые покрывали залог и плату за первый месяц, человеку, который ее настораживал.

Теперь она серьезно жалела, что не позвонила Райану и не спросила, знает ли он что-нибудь об этой улице, или даже не попросила приехать и взглянуть на домовладельца. Она уже месяц не разговаривала с Райаном, но больше никого не знала настолько хорошо, чтобы обратиться с подобной просьбой. Почти все ее друзья жили с родителями, пересдавали экзамены, искали работу или стояли на бирже труда в Стоке.

Теперь, когда она хотела съехать и найти другой дом спустя всего одну ночь, Стефани беспокоилась, что Драч Макгвайр может не вернуть ей залог. А он понадобится, чтобы снять новую комнату, или новой комнаты не будет. Пока ей не заплатили за подработку, которой она занималась на этой неделе, у нее есть четырнадцать фунтов с мелочью. Если точнее – четырнадцать фунтов и тридцать два пенса, потому что когда ты на мели, считать приходится каждый пенни.

Если верить сообщению, пришедшему вчера от агентства по временному трудоустройству, пока она таскала сумки между двумя домами, следующие три дня ей предстоит проводить дегустации в торговом центре. Так что, если она не получит обратно свой залог и не найдет новое жилье, для которого не нужна характеристика от арендодателя, после сегодняшней восьмичасовой смены ей придется вернуться в этот дом. В эту самую комнату. Больше идти некуда.

Она не знала, что делать. Стефани заплакала так тихо, как могла, вжавшись мокрым лицом в одеяло. Она подумала о женщине, которую слышала ночью.

Дом слез.

Недолгий свет в небе был задушен угольно-серыми тучами, полными дождя. Скоро ей нужно будет собираться на работу.

В шесть десять мир вновь ворвался в ее одиночество и рефлексию. Трубы с горячей водой и единственная батарея возле кровати ободряюще забулькали. Воздух вокруг ее лица потеплел. Где-то в доме, этажом ниже, как ей показалось, закрылась дверь. Вскоре зашумел унитаз. В комнате дальше по коридору, с окнами на улицу, заявили о себе шаги незнакомки, не прекращавшиеся до тех пор, пока в полседьмого не зазвонил будильник.

На захламленной бетонной террасе под ее окнами заворочалась и зазвенела короткой цепью собака. Вдалеке промчалась по рассветным улицам полицейская машина. Собака хрипло, сердито рявкнула, потом посвистела носом и затихла.

Стефани вылезла из постели и нашла халат, полотенце и косметичку. Ковер захрустел под ее босыми ногами. Она отперла дверь и почувствовала, как от холода неосвещенного коридора покрывается мурашками и съеживается кожа. В свете, лившемся через дверной проем, взглянула на двери других двух комнат своего этажа. Их обитательницы затихли. Свет не сочился из-под дверей. Она не знала, кто живет с ней на этаже, и это неведение заставляло ее чувствовать себя и маленькой, и уязвимой, и испуганной. Она не так давно перестала плакать, но глаза снова жгло.

Стефани посмотрела на засиженный мухами абажур, обратила внимание на сиротливую тишину темной лестницы. Это место было прибежищем таких же, как она, бродяг. Убогий коридор, казалось, подтверждал, что теперь ее место здесь: в доме безразличия, безымянных соседей, ночного грубого кашля, скрипа древних кроватей, телевизоров, бормочущих за закрытыми дверьми, тайных историй, разношерстных акцентов и чужих языков, неловких встреч в обшарпанных коридорах с незнакомками, прижимающими подбородки к ночнушкам. В доме затхлого воздуха и переполненных мусорных корзин, нарушенного уединения, мелкого воровства и новых лиц, столь же усталых и неискренне внимательных, как у прошлых соседей.

Все это она уже перевидала за шесть месяцев, прошедших с тех пор, как покинула дом. Ей нет еще двадцати, и ее глаза никогда не должны были видеть этой стороны жизни. Будь папа жив, он был бы в ярости на Вэл, ее мачеху, которая вышвырнула Стефани вон. «Тебе не понравится там, внизу. Там, внизу, с остальными», – говорил он, когда она готовилась к выпускным экзаменам, специально, чтобы сбежать из дома, искалеченного расстройством мачехиной личности – неуравновешенностью, ежедневно бушевавшей под его крышей, пока Стефани оттуда не ушла. Пути назад не было.

Вчера, когда она спросила о других обитателях дома, Драч шмыгнул и сказал: «Другие девчонки. Штудентки в основном. Полячки разные – всякие тут пожили». Драч переехал из Эссекса, чтобы заняться фамильным домом, но утверждал, что он коренной бирмингемец, и весь разговор шмыгал своим длинным костистым носом. «Везде. Везде перебывал. Люблю поездить, ага? Испания, што только ни назови. Везде я побывал. Все переделал».

Хотя ничего особенно конкретного ни о себе, ни о доме он не говорил, ей Драч задал кучу вопросов. Теперь, когда залог был у него, она задумалась, не намеренно ли он уклонился от разговора о других съемщицах, в то время как она приняла его короткие, невнятные ответы за равнодушие. Он скользил большими выцветшими глазами по ее телу, но уводил взгляд в сторону, когда Стефани смотрела прямо на него.

Ей не хотелось думать о его лице. Ей не хотелось здесь быть. Уже не в первый раз с тех пор, как покинула Сток под крики мачехи, она спрашивала себя: «Что же ты натворила?»