Читать книгу - "Латинист - Марк Принс"

пусто до такой степени, что Крис, подойдя, встревожился. Может, это не клиника? Возле клиники должны блестеть мигалки, бегать санитары с носилками, ходить выписавшиеся пациенты. Крис хотел, чтобы клиника что-то ему сказала, но этот вход, этот рот хранил немоту, а сквозь тонированное стекло автоматической двери Крис с трудом разглядел регистратора. Слева шеренга инвалидных кресел в сложенном состоянии. Еще одна автоматическая дверь. За стойкой его приготовился слушать молодой человек в халате, с крашеными, намазанными гелем светлыми волосами.

— Дороти Эклс, — произнес Крис.

Полгода назад у матери обнаружили рак кишечника. Через неделю после начала осеннего семестра. В диагнозе оставались недомолвки: врачи не могли сказать, смогут ли удалить все пораженные ткани, не могли сказать, распространился ли рак за пределы мышечной стенки, не могли сказать ровным счетом ничего, а для прояснения ситуации требовалась операция. Продолжительностью часа три, полагали они, а Дороти и так была далеко не в лучшей форме. Она так полностью и не оправилась после операции по замене бедра несколькими годами раньше — жаловалась, что мысли путаются, что у нее от наркоза что-то случилось с головой. «Во мне будто бы поселился призрак», — призналась она Крису при их предыдущей встрече, когда был обнаружен рак. В шестьдесят с небольшим она уже справилась с раком груди. И не хотела еще одной операции или химиотерапии. Теперь ей было семьдесят шесть. Крис тогда подумал, что она приняла разумное решение. Однако все следующие недели его не покидало чувство физического дискомфорта, будто камешек попал в ботинок, будто в спине ощущался фантомный зуд, и он не понимал, в чем дело: в том, что мать его умирает, или в том, что она сама хочет умереть. То, что о своем решении она объявила ему без всяких обиняков, странно подействовало ему на нервы. Это ведь означало, что она его бросит. То, что она решилась произнести эти слова глядя ему прямо в глаза, сильно его взбесило.

— Мам, решай сама. — сказал он. — Тебе не обязательно ради нас геройствовать.

Врачи предсказывали стремительное ухудшение, но ошиблись. Дороти продолжала жить как раньше: ухаживала за своими тремя овечками — Федди, Недди и Бетти, следила, чтобы виноградная лоза крепко цеплялась за решетку у стены за кухней, сажала в саду цветы, управлялась одна в доме, где на протяжении многих поколений обитали пастухи Эклсы. Крис подозревал, что операцию врачи предложили, потому что им не терпелось кого-нибудь разрезать. У одного из них, похоже, выдалась скучная смена. Врач этот обратился к нему с речью, которая напоминала тираду американского министра обороны по поводу вторжения в Ирак. «Существуют известные известные и известные неизвестные, — запомнились ему слова врача. — А еще существуют неизвестные неизвестные».

А потом, совершенно внезапно, это самое ухудшение случилось. У него вроде как не было четкой отправной точки, а если и была, Крис ее пропустил. Мама сильно похудела, у нее начались боли. С овечками она уже не справлялась, за ними теперь приглядывал сосед, дед Натли. Мама хотела воспользоваться услугой «хоспис на дому», но хэмпширский хоспис существовал только на пожертвования и не мог обеспечить ей круглосуточный уход, а переезжать к ней обратно Крис не собирался. Он тогда уже почувствовал, что мать реалистически оценивает свое состояние: ей хочется увидеть еще одну весну. Она всегда сажала нарциссы, гиацинты и тюльпаны, гамамелис, примулы и камелии. За годы после смерти отца в доме стало куда жизнерадостнее, этого Крис не мог отрицать: сад полнился благоуханием, как полнился и звуками, напоминавшими о торжестве жизни, — тихим чириканьем и щебетаньем. Но в конце концов ей пришлось переехать в хоспис еще до сезона нарциссов и гиацинтов.

Лифт брякнул на первом этаже, на третьем Крис вышел, зашагал по лабиринту коридоров, глядя на номера палат. Думал про Тезея в лабиринте, разматывающего за собой нить Ариадны, чтобы найти обратную дорогу после того, как он убьет Минотавра: Крис был сейчас Тезеем, и ему предстояло встретиться с существом не менее страшным — с той, что его родила. Как он из всего этого выпутается? В одной из палат он увидел врача — тот кому-то накладывал швы, похоже, на лоб. Симпатичная докторша диктовала что-то молодому человеку с клипбордом в руке. На тележке, наткнувшейся на один из порожков, задребезжало медицинское оборудование. Еще одна дверь, еще коридор, новые голоса. Пусть длится это странствие, подумал Крис. Хорошо бы никогда не добраться до конца.

Еще один поворот — и вот 372-я. Дверь открыта, от нее видно окно и табуретку с ним рядом, пустую. Остальную часть палаты из коридора не разглядеть. Крис медленно подошел, постучал по косяку. Ничего не услышав, перешагнул порог, увидел на больничной койке какую-то женщину.

Это могла быть любая женщина — такая у него в первый миг мелькнула мысль. Лица он не видел, оно запрокинулось к потолку. Тело накрыто белым одеялом — синтетическим, больничным. Мать терпеть не могла синтетику. Он увидел руку матери — датчик на пальце, гипс на запястье. Женщина напоминала схематический портрет Дороти Эклс, ее двойника. Как будто он пришел волонтерить в местный хоспис и его послали в произвольную палату. На стук мать не откликнулась; он сел в уголке, сердце дрогнуло, когда он увидел письмо от Тессы: «Не понимаю. Кто-то еще думает, что любовь там не в ироническом смысле?»

Если бы Крису дали в четверг хоть малейшую возможность, он бы прозрачно ей намекнул, что Уэмбли из Брейзноуза не только член диссертационного совета, но, скорее всего, еще и референт ее статьи. Пальцы тут же начали набирать ответ: «1955, Йелланд, Аполлон любит Дафну. 1972, Чеймберс, Стрела Купидона. 1980, Хой, Любовные векторы в латинской поэзии, дальше продолжать? Сразу говорю, без сноски это будет в публикации выглядеть неопрятно. Если ты неспособна это понять, как прикажешь продвигать твою работу?»

Отправил письмо, снова сосредоточился на матери. Заметил, что она открыла глаза, встал. Она следила за ним взглядом.

— Мам, — сказал он.

Она чуть заметно кивнула. Несколько хриплых вдохов. Дышала она не как раньше — он не мог понять, что изменилось. Слабенько и при этом с напряжением всех сил. Казалось, все ее существо сосредоточено на этом дыхании. Подойдя к кровати, Крис заметил, что зрачки у матери сероватые — он уже видел такой серый цвет у своего кембриджского ментора, страдавшего разлитием желчи. Для других — желтоватые. Крис родился без колбочек в сетчатке глаза, которые отвечают за короткие волны, и весь спектр цветов у него сдвигался к красному — к длинной волне. Он видел, по