Читать книгу - "Самая страшная книга 2021 - Михаил Парфенов"

Егорыч неустанно всматривался в пролесок, откуда выползала дорога. Красное от мороза лицо его просто пылало беспокойством. Сорокин, глядя на это лицо, без труда мог прочесть все тревоги и чаяния старого приказчика – а потому снова и снова корил себя: если так легко проникать в мужичьи помыслы, что ж ты вовремя не проник? Что ж теперь сидишь здесь, напуганный, замерзший и злой, вместо того чтобы собираться в Швейцарию вместе с cherie Marie?

Пустая деревня вокруг не способствовала душевному равновесию. То думалось ему плюнуть на все и уехать, лишь бы не видеть больше убогих брошенных домов, сгорбившихся под заснеженными крышами, то просыпалась вдруг внутри жестокая жажда возмездия, и тогда хотелось сжечь эти жалкие хибары, больше похожие на хлева, чем на человеческое жилье. Пройтись от околицы до околицы, запалить изнутри каждую избу. Всего-то на час дел. Снег и мороз не дадут пожару распространиться, а к лету, после половодья и весенних дождей, нахлынет на пепелище малинник – и не останется от проклятой Ярцевки ни следа.

Но то, что находилось за спиной, в доме старосты Кузовлева, не давало действовать, связывало по рукам и ногам. Оно неподвластно было людскому разумению, стояло над людскими законами, и Сорокин не знал даже, какие чувства оно вызывает у него: изумление, угольно-черный страх, благоговение сродни тому, что испытывал он в детстве, входя в церковь, – все это смешивалось в груди, кружило голову до тошноты. Он ощущал себя мореплавателем, открывшим неведомый материк, но замершим на берегу, не в силах оставить на песке первые следы.

– Едут, барин! – сказал Егорыч и указал рукавицей в сторону восточной околицы. – Кажись, они. Кому ж еще быть-то?

– Они, конечно, – сказал Сорокин, не повернув головы. Внезапно ему стало страшно делиться чудом, найденным в избе старосты, с другими. Может, не стоило ничего предпринимать, звать на помощь, пытаться вернуть status quo. Чудо не потерпит такого с собой обращения. Его следовало спрятать и беречь, укутать покоем покинутой деревни и ждать, когда оно само соблаговолит отплатить сторицей за все потери.

Звон колокольчика стремительно приближался. Егорыч вышел на дорогу, замахал руками, привлекая внимание. Сорокин остался сидеть на завалинке, оцепеневший от холода и тоски. Тройка гнедых, источник гордости и непрерывного бахвальства их владельца, остановилась посреди занесенной снегом улицы. От коней валил пар. Возок, который тащили они, знавал лучшие времена, но с задачей, возложенной на него, пока справлялся – внутри было тепло даже в самые лютые морозы. Сорокину не раз и не два доводилось в нем кататься. Тяжело вздохнув, он все-таки поднялся и пошел встречать гостей.

– Здравия желаем, ваше благородие! – поздоровался кучер, нахохлившийся на козлах. Сорокин кивнул в ответ. Он никак не мог запомнить имени этого плечистого бородача. Дверь возка распахнулась, и из темного горячего нутра с грехом пополам выбрался Илья Николаевич Комаровский, сосед и друг Сорокина, богатейший помещик уезда, который владел почти тремя сотнями крепостных, служил некогда в Петербурге и имел с тех пор связи. Подобно своему кучеру, был он могуч и широк в плечах, но с полным веселым лицом и кривым носом, тонущим в пышных усах. Поговаривали, что нос ему испортил в Петербурге муж одной дамы, с которой у Комаровского по молодости вышел конфуз. Впрочем, сам хозяин носа утверждал, что сломал его, поскользнувшись спьяну на ступеньках ресторана Пьера Талона на Невском проспекте.

Комаровский игриво подмигнул встречающим и, обернувшись к возку, помог выбраться своей спутнице. Сердце у Сорокина упало. С супругой Комаровского, Пелагеей Никитичной, он никогда не ладил. Была она на несколько лет моложе мужа, умна, образованна и до сих пор красива, но высокомерна и самолюбива до невозможности. Легче легкого было угодить ей в немилость и стать объектом уездных сплетен и насмешек – ничто не удавалось госпоже Комаровской так хорошо, как распускать уничижительные слухи о недругах. Впрочем, немало преуспела она и в наведении порядка в имении своего мужа: крепостных порола нещадно за любую провинность, выгодно торговала лесом, разбивала фруктовые сады, в которых выращивала на продажу не только яблоки и груши, но и персики с абрикосами.

Пелагея Никитична часто сопровождала супруга на охоте, одеваясь для этого в мужское платье. Илью Николаевича подобное непотребство, казалось, не волновало вовсе. Вот и сегодня она щеголяла в волчьем полушубке и синих суконных шароварах, заправленных в высокие сапоги. Из приличествующего даме на ней был только шерстяной красный платок.

– Мое почтение, сударыня, – поклонился Сорокин. – Добро пожаловать!

– Здравствуйте, Алексей Максимович. Рада видеть вас в добром здравии.

– Ну, показывай-рассказывай! – Комаровский, пропустив любезности, сразу перешел к делу. – Что тут у тебя стряслось?

– Да сами, пожалуй, видите, – усмехнувшись, Сорокин обвел рукой замерзшую, недвижную деревню вокруг. – Оставили меня мужички. И скотину увели, и собак, и кур даже.

– Эдак-то они далеко не уйдут. Тем более зимой. Нагоним! – отмахнулся Комаровский. – Не изволь сомневаться, Алексей Максимыч, вернем и научим их уму-разуму.