Читать книгу - "Мама, мама - Корен Зайлцкас"

– Ты больна, Вайолет! Как бы я хотела, чтобы другие люди увидели твою злобу, которую ты выливаешь только на меня! Ты такая поверхностная! Такая фальшивая, с этими коровьими глазами, которыми смотришь на отца! С липовым состраданием, с которым ты общаешься с Уиллом! Знаешь, мне тебя жаль! Все натуральные ткани на свете не смогут спрятать твою искусственность. Пой свои буддистские мантры хоть день напролет. Они не скроют того, что ты просто эгоистичная дрянь. Ты уродка, Виола. Внутри ты уродка.

Именно эта речь заставила Вайолет искать забвения. Пока семена хрустели между ее зубами, она думала, что просто хотела бы расплавить свое лицо. Она нуждалась в Любви, Спасении, Доброте. ЛСД, если кратко. Вайолет подумала, что, учитывая обстоятельства, она заслужила хотя бы это.

Уильям Херст

– Мам? – начал Уильям, когда машина пронеслась под поднятой желтой рукой шлагбаума.

– Что? – спросила она с нескрываемым раздражением.

– Помнишь это письмо для Вайолет?

– Что с ним не так?

– Там была одна вещь на конверте. Та, которую раньше использовала Роуз.

– Ты имеешь в виду восковую печать. Нужно называть вещи подходящими словами, Уилл. Сколько раз я должна повторять, что «вещь» – это не информативно. Так же как «штука», «классно», «четко» и «потрясающе».

– Прости. Восковая печать. Роуз такие любила.

– Да, любила. Ты всегда был таким наблюдательным мальчиком. – В ее взгляде, брошенном через зеркало заднего вида, появилась печальная теплота. – Даже когда ты был совсем маленьким, в полтора года, ты заходил в комнату и сразу находил, что в ней изменилось. Ты зацикливался на этом. Даже если это была крошечная деталь: кто-то надел новую брошь или передвинул книгу на верхней полке.

– Правда?

– Правда. Это в тебе от меня. Мы всегда подмечаем детали. Если ты будешь хорошенько трудиться, однажды твоя зоркость может сделать тебя известным писателем.

– Ты действительно так думаешь?

– Конечно. Ты такой наблюдательный. Поэтому, уверена, ты уже знаешь о том, что я хочу тебе рассказать. – Дворники машины со скрежетом дернулись, и ее плечи затряслись. Она глухо всхлипнула и сдавленно прошептала:

– Твой отец мне изменяет.

Уилл медлил. Даже с заднего сиденья он видел в зеркале, что по ее лицу текут слезы.

– Я не… не знал.

Машина слегка вильнула, когда она нащупала в кармане дверцы салфетку.

– Но ты подозревал.

– Ну, он ушел на работу в субботу. И я слышал, как он говорил по телефону.

– Вечно он со своим чертовым телефоном! Он думает, никто не замечает, как он шепчется в темноте, изливая душу. – Она убрала одну руку с руля и саркастически прижала ее к груди, словно содержимое сердца Дугласа не могло наполнить и чайной ложки.

– Ты смотрела историю его звонков?

– Да! Он ее полностью стирает. Это такой изворотливый человек!

Движение в их ряду замедлилось из-за ремонтных работ, и потребовалось несколько пугающих секунд, чтобы Джозефина заметила это и остановилась.

Уилл издал неясный ободряющий звук. Обогреватель на приборной панели показывал слишком высокую температуру, но сейчас было не время спрашивать, не могла ли она его выключить.

– Наверно, мне стоило держать все это при себе. Но это и тебя касается. Тебя твой отец тоже использует. С одной стороны, ему нравится, какой образ мы ему создаем. Мы идеальная семья, которой у него не было в детстве. С другой стороны, ему не нравится, как мы его ограничиваем. Он ненавидит сидеть за семейным ужином, когда мог бы быть в это время бог знает где и болтать о программировании с другими умниками.

Река Гудзон под ними была такого же сланцево-серого цвета, как затянутое тучами небо. Уилл чувствовал себя оторванным от земли, будто он летел или падал. По его коже под потным свитером поползли мурашки.

– Что ты собираешься делать?

Он подумал, не пора ли ему готовиться к их разводу. Голова закружилась при мысли о совместной опеке. Он не смог бы провести вдали от мамы и нескольких дней.

– Я не знаю, – ответила она, всхлипывая. – Прежде чем я смогу просто думать об этом, мне нужно, чтобы он во всем признался. Как будто мне мало проблем с твоей спятившей сестрой.

Уилл наклонился вперед, чтобы приоткрыть окно, и у него возникло ощущение, что все его тело пронзили иголки. Толчок потряс его снизу вверх, от копчика до головы, и страшное напряжение вернулось ему в грудь.

«Нокаут – удар, после которого боец, находясь в сознании, объективно не может продолжать бой». Это слово Уилл записал в свою тетрадку необычных слов несколько месяцев назад. По опыту Уилла, именно так и ощущалась эпилепсия: будто тебя ударил противник, гораздо более крупный и жестокий, чем ты сам. Каждый раз – каждый раз, когда он поворачивался, – он получал очередной подлый удар в голову.

Он пришел в себя на парковке у какой-то забегаловки, на месте для инвалидов. Специальные номера на машине Джозефины были новыми – еще один результат состояния здоровья Уилла.

Нейроны в его мозгу все еще стреляли во всех направлениях – в основном в тех, в которых, как он чувствовал, им стрелять не следовало. Его голова покоилась на коленях матери. Остановив машину, она перебралась на заднее сиденье, отстегнула Уилла и перевернула его на бок. Она также свернула свое кашемировое пальто и положила ему под голову. Меховой воротник щекотал ему ухо. Восточный запах духов «Шалимар» вернул Уиллу ревущие звуки окружающего мира.

– Ты в порядке? – спросила Джозефина. В ответ он застонал.

– Ох, дорогой мой, не стоило мне тебя тревожить.

Когда Уилл балансировал на грани легкого припадка, сильное переживание могло вызвать у него приступ. Теперь, когда он проснулся, он чувствовал себя более напряженным, чем когда-либо. Каждый припадок был напоминанием о том, что он потерял способность вести нормальную жизнь, и обычно Уиллу требовался день или два, чтобы вытащить себя из нисходящей спирали разочарования и стыда.

– Это не твоя вина, – ответил Уилл. Если кто и тревожил его, так то был его отец.

Джозефина обернула часы вокруг запястья и снова застегнула их. По-видимому, она снимала их, чтобы засечь длительность припадка.

– Это долго длилось?

– Объективно – нет. Субъективно – боже, конечно.

Когда у Уилла только начались припадки, ему отчаянно хотелось узнать, как он в это время выглядит. Ему представлялся весь пугающий набор эпилептических клише: что он бьется, как рыба, вращает языком, разинув рот. Но припадки Уилла были тем, что его врач называл «приступами отсутствия». По словам мамы, во время них он просто вглядывался в нее, как в незнакомку. Это звучало довольно разочаровывающе, к тому же, доктор сказал, что к восемнадцати годам припадки должны закончиться; но каждый приступ все еще пугал Джозефину и физически иссушал Уилла.