Читать книгу - "Мое лицо первое - Татьяна Русуберг"

кустах узкий проход, только велик и протащишь. На поляне сарай какой-то из жести, но он заперт. И еще — старый фургон для кемпинга. Им уже не пользуются давно, и понятно почему: ему место на свалке.

Оказывается, этот фургон облюбовали наши парни. А что? Там тепло даже зимой — отопление от баллона с газом. Электричества правда нет, но они притащили керосиновую лампу и жгли свечки. Измалевали внутри все стенки граффити. Окна закрыли пластиковыми шторками — хотя кому туда заглядывать? Думаю, кто-то из них в фургоне даже ночевал — на одном диване валялась засаленная подушка и серое от грязи шерстяное одеяло. Может, Еппе? Фургон вроде принадлежал его предкам. Дверь в нем запиралась только изнутри: ключ давно потерялся. Но Эмиль меня заверил, что никто посторонний туда не суется. Все, мол, знают, кто там тусит, и проблемы никому не нужны.

Да, Эмиль… На улице стоял колотун, от ветра немел лоб и горели уши. Вот Эмиль и предложил в фургоне посидеть. Не в библиотеку же нам было идти, в самом деле.

Я села на диван через стол от него. Пусть столик совсем крошечный, но так я чувствовала себя спокойнее. Он закурил, предложил мне какой-то коктейль в банке, но я отказалась. Сам он откупорил пиво — достал из-под сиденья, там целый ящик стоял.

Сначала Эмиль много говорил. В основном об отце. Какой он строгий и требовательный, как тяжело соответствовать его ожиданиям, как тот пытается воплотить через сына свою хоккейную мечту, как попрекает за малейший промах.

— Отец вечно повторяет, какой я лодырь и бездельник. С этого начинается любое его нравоучение. И друзья у меня такие же никчемные, тянут меня вниз. Любимая папина фразочка:

«Вот сдохнешь дерьмом, по тебе даже никто не заплачет!» Сечешь фишку? Слезы еще нужно заслужить. Просто так помереть нельзя. Удавшаяся жизнь измеряется слезами других.

Видела, у Поста псина? Живет себе и живет, даже не знает, что когда-то сдохнет. В прошлом году почтальон на своей тачке наехал на щенка соседей из двадцатого дома. Так Постова шавка обнюхала себе тельце, чихнула и дальше побежала. И отлила на обочине. Для собаки смерть — не трагедия. Она вообще не знает, что сама умрет. В этом и есть счастье, сечешь? А ты должен жить и постоянно думать, как сдохнуть правильно. Хотя если задуматься, какая разница? Тебе-то уже тогда будет все равно…

— А Дэвид? — Я прервала затянувшийся монолог, в течение которого Эмиль то и дело прикладывался к пиву. — Его ваш папа тоже достает?

— Дэв? — Он затянулся, прищурившись сквозь дым, и стряхнул пепел в жестяную банку со срезанным верхом. — Ему проще. Он же ущербный. Что с него взять. Даже отец это понимает.

— Ущербный, — повторила я и стиснула зубы. Так и подмывало выложить все, что думаю по этому поводу, но тогда сразу можно было уходить оттуда. От Эмиля я ничего путного уже не услышала бы.

— Сама не понимаешь? — Он подпер отяжелевшую голову рукой, между пальцев которой дымилась сигарета. — Это сейчас с ним все носятся. Дополнительные часы по тому предмету да по этому, логопед, психолог… А через несколько лет школа закончится, и что? — Эмиль снова затянулся и выдохнул бледное кольцо дыма, поплывшее в сгустившуюся над столом темноту. — Ноль, вот что. Но папочку это не беспокоит. Для него Дэв вроде пса Поста. Его чечетку плясать не заставишь. Хотя папа и пробовал. Да чего только он не перепробовал…

Мне стало неуютно. От взгляда Эмиля, в чьих глазах плескалось что-то темное, будто к ним подступало выпитое; от затянутых шторками окон; от язычка пламени, вздрагивавшего за стеклом керосиновой лампы.

— Хочешь сказать, с твоим братом обращаются как с собакой?

— Э-э, я фигурально выражаюсь. — Эмиль кривовато улыбнулся и вскрыл новую банку. Пиво зашипело, выплеснулось ему на пальцы, чуть не потушив сигарету. Он выругался. Сделал жадный глоток. — Хотя собакой быть хорошо. Не надо ни о чем думать, ни о чем волноваться. Можно бегать кругами. Так цепь не мешает. — Он фыркнул и снова прищурился, глядя на меня через дым. — К тому же собак иногда даже за ухом чешут, а они и рады.

— Вряд ли от этого они от хозяев сбегают, — пробормотала я, прикидывая, сколько банок понадобится Эмилю, чтобы окончательно набраться, и в какой момент мне стоит свалить из фургона.

— Сбегают не от, а за, — поправил меня Эмиль. Он пощупал мятую пачку «Принца», но она была пуста. — Кобели обычно за сучками бегут. Я опять фигурально, — добавил он, заметив, как меня передернуло. — Кстати, ты заметила, что иногда люди любят своих питомцев больше, чем собственных детей. Вот тот же соседский щенок. Знаешь, как над ним слезы лили? А ведь это, если рассудить, всего лишь пушистая падаль. Правда дорогая — он у соседей какой-то породистый был. А знаешь, как они на своего сына орали, когда он плохо закрыл калитку? Пацану лет семь, видела, наверное, его? Бедняга рыдал до икоты.

— Я не очень понимаю, к чему ты ведешь, — призналась я, внимательно следя за третьей банкой, появившейся из-под сиденья. Эмиль вроде сидел пока на лавке вполне прямо, но происходящее нравилось мне все меньше и меньше.

— Да так. Лирическое отступление, как говорит наша училка по литературе. — Он рыгнул, едва успев прикрыть рот. — Ты бы видела, как отца колбасило все дни, когда Дэва не было. Его даже мать боялась. Хорошо, что он дома почти не показывался — сам таскался по дорогам. Они вокзалы проверяли, автобусные станции. Я вообще под плинтусом прятался вроде таракана. Ему тогда все равно было, кто под руку попадется…

Я вздрогнула от резкого звука, когда Эмиль одним движением руки раздавил пустую жестянку.

— Иногда мне кажется, — парень смотрел прямо на меня и все же сквозь меня, как смотрят сквозь мигающее пламя, — он любит его больше нас всех. Потому что он ему действительно нужен. Все мы — так, побоку. Он без нас может обойтись. А вот без него — нет. Каких-то четыре дня, а он уже начал с ума сходить, и делалось все хуже и хуже. Я спал, когда они приехали, но меня что-то разбудило. Как толчок, толчок изнутри, и я… — Эмиль одним глотком прикончил пиво и смял очередную банку. Я снова дернулась, хоть и ожидала этого. — Я их видел. С лестницы наверху. Он внес его в дом на руках, хотя Дэв выглядел не так уж плохо. Но хуже всего было его лицо. Будто ему украденное сокровище вернули,