Читать книгу - "Ковчег огня - Хлоя Пэйлов"

Кэдмон вздрогнул, застигнутый врасплох неожиданным вопросом Эди. Хотя он понимал, что она, рано или поздно, задаст вопрос о его личной жизни, его не покидала глупая надежда на то, что произойдет это не скоро.

— Мой отец умер несколько лет назад. Но и когда он был жив, мы не слишком-то любили собираться по праздникам вместе, и Рождество отвалилось в сторону, еще когда я учился в школе. Наверное, отсутствие праздничного веселья объяснялось тем, что в доме не было женщины. Моя мать умерла при родах, — добавил Кэдмон, предвидя следующий вопрос.

— Ты впервые заговорил о своих родителях.

— Мои отношения с отцом были очень жесткими. Строгий наставник, он пресекал любые проявления легкомыслия.

Такие, например, как вешать в дымоход чулок для подарков.

— Да, похоже, он был тем еще упрямым ослом.

— На самом деле отец был юристом.

— Извини. У меня просто вырвалось, — рассмеялась вслух Эди. — Просто…

— Просто тебе это показалось абсурдным? — Старые раны причиняли уже не столько боли, как прежде, и Кэдмон слабо улыбнулся. — Да, оглядываясь назад, я вижу, что в наших отношениях присутствовала изрядная доля абсурдности.

— Если отбросить абсурдность, не сомневаюсь, отец тобой гордился. Ты поступил в Оксфорд и все такое.

Услышав это, Кэдмон презрительно фыркнул:

— Едва ли. Когда меня выставили из Оксфорда, отец не пережил позора.

— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь, ну, хотя бы вот столечко? — Большим и указательным пальцами Эди показала это «столечко».

Отодвинув скамью, Кэдмон встал. Места расхаживать было совсем немного, и он прошел к камину. Исповедь — занятие не из приятных, и он повернулся к Эди спиной.

— Через считаные дни после того, как меня выгнали из университета, меня срочно вызвали в больницу Святого Ансельма, где отец проходил обследование в связи с жалобами на проблемы с пищеварением. — Мысленно представив стерильную белую палату, Кэдмон нахмурился, отдаваясь безрадостным воспоминаниям. — Отец был в голубой пижаме, я впервые увидел его в одежде, которая не была безукоризненно отутюжена. — Он оглянулся на Эди. — У моего отца было очень развитое чувство собственного достоинства.

Хотя Эди ничего не ответила, Кэдмон чувствовал, что аудитория у него очень восприимчивая: Эди сидела в кресле, подавшись вперед.

— Утреннее солнце пробивалось в окно над кроватью, заливая отца мягким светом, придавая ему вид добродушного старика. Пожилого гнома, некстати подумал я тогда.

— И что произошло?

— То, путь к чему занял долгие годы. — Повернувшись, он посмотрел «исповеднику» прямо в глаза: — Тут нужно упомянуть о том, что первые тринадцать лет своей жизни я боялся ублюдка, а следующие тринадцать ненавидел его из-за этого страха.

— Отец тебя бил?

Кэдмон порывисто тряхнул головой, отметая это предположение.

— Нет. Больше того, он ни разу не прикоснулся ко мне, ни в гневе, ни в любви. Отец издевался надо мной эмоционально, постоянно отворачиваясь от меня, так что не оставалось сомнений, что он скорбит о том дне, когда я появился на свет. В тех редких случаях, когда отец обращал на меня внимание, это происходило исключительно для того, чтобы сделать мне замечание.

— Полагаю, все это всплыло, когда ты навестил его в больнице.

— Не успел я войти в палату, как отец сообщил мне, во что обошлось мое обучение в Оксфорде. После чего открыто сказал, что ждет от меня должной компенсации. С процентами, нужно добавить.

— Ты шутишь, правда? — Изумление на лице Эди можно было даже назвать комичным.

— Я послал ублюдка к черту, после чего ушел, внутренне наслаждаясь тем, что наконец дал ему отпор. Через двенадцать часов мне позвонил врач и сказал, что отец неожиданно умер от закупорки сосуда.

— И что ты почувствовал?

Этот вопрос был настолько типично американским, что Кэдмон должен был его предвидеть. Должен был, но все равно оказался застигнут врасплох.

— Если хочешь знать, почувствовал ли я себя виновным в смерти отца, отвечу: нет, не почувствовал. Хотя, должен признать, я очень долго ломал голову, пытаясь понять мотивы отца. — Он пожал плечами, показывая, что это оказалось тщетным занятием. — Я только знаю, что мой отец был просто не способен любить.

Боже милосердный! Неужели он действительно произнес эти слова вслух?

Охваченный ужасом, Кэдмон кашлянул, избегая пристального взгляда Эди.

— Быть может, отец тебя любил, но просто не знал, как выразить свою любовь.

— Если бы ты знала его, ты бы так не говорила.

— Я считаю, твой отец поступил бесконечно глупо, вот так впустую растратив свою жизнь. Именно это Герман Мелвилл[43]называл «ужасом жизни, прожитой наполовину». Ну, а что было дальше? Ты был женат? У тебя есть дети?

Кэдмон молча смотрел на вытертый ковер. Разговор как-то незаметно переместился на неуютную почву, некрасивое прошлое собиралось поднять свою отвратительную голову. Вблизи замаячил призрак Джулианы Хау, убитой возлюбленной Кэдмона. Если рассказать Эди про Джули, придется рассказывать и о кровавой расправе на улицах Белфаста.

Скрестив руки на груди, он слушал, как часы на каминной полке с погребальной мрачностью отсчитывают секунды.

Эди положила ему ладонь на руку:

— Если ты боишься мне в чем-то признаться, я все пойму. Честное слово.

Рассерженный тем, что его загнали в угол, Кэдмон поспешно отшатнулся.

— Ты все поймешь? Поправь меня, если я буду не прав, но мы с тобой познакомились всего четыре дня назад. Этого времени едва ли достаточно для того, чтобы узнать, какой чай я люблю, не говоря уж о том, чтобы меня понять. — Он сорвал с крючка на стене куртку. — Тут неподалеку есть кафе. Я схожу туда и возьму что-нибудь на ужин.