Читать книгу - "Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс"

на миг мне открывается зрелище чего-то безупречно белого, и я понимаю, что это шаровой сустав, и мне приходится втянуть носом воздух. Приток воздуха должен стереть это видение из моей головы – длиннейший из самых длинных эпизодов, – но уже поздно. Это видение переносит меня на четыре года назад, на скамью Мелани, когда Харди и я оба видели сферическую белизну вроде той, что открылась в пеньке шеи белого лося.

Сферическая белизна, которая в конце концов подняла голову так, что мы смогли увидеть холодные голубые глаза Мелани.

– Все в порядке, все в порядке… – говорю я, прижимая к себе Алекса. Это ложь, но ничего другого не скажешь.

Алекс дергается и дрожит в моих руках, и я еще сильнее сжимаю его, чтобы выдавить боль, забрать ее себе, облегчить ему уход.

Полминуты спустя я обнимаю мертвое уже тело школьника. И я не хочу плакать, но не могу сдержаться.

Я опускаю голову на его целое плечо и кричу, кричу, потому что это не должно было случиться.

Алекс, я не забуду, дружок. Ты был из тех, кто сидел в классе на первых столах и всегда испытывал отвращение к Предначертанию судьбы, к Орегонской тропе, к уничтожению индейцев, к тому, что Запад укрыт не асфальтом, а телами индейцев лакота, и пуэбло, и нез-персе, и шошоне, и навахо, и зуни, и апачи, и команчи, и пима, и пайюты, и кайова, и флатхеды, и кроу, и кер-д’ален.

И черноногие.

Но не эта.

Я еще крепче сжимаю Алекса в одном долгом прощальном объятии на тот случай, если огонек жизни еще мерцает в нем, а потом чувствую хорошо мне известный крепкий затхлый запах.

В очередной раз я оказываюсь в Терра-Нове вся в крови.

«Черт, я никогда не думала, что мне придется снова пережить все это, Алекс», – говорю я, обещая себе называть его по имени, почтить его.

По крайней мере, на сей раз я не в гробнице из мертвых лосей, говорю я себе. На сей раз все лоси бегут прочь, плывут, стараются держать носы над водой.

Как и все мы.

Баннер прикасается к моему плечу, и я наконец отпускаю Алекса.

Он клонится на бок, но в основном сохраняет сидячую позу, а я не могу не думать о том, кто придет за его телом. Вот только я очень надеюсь, что сюда доберется пожар и проводит его в последний путь.

– Он был… он был… – пытаюсь я объяснить Баннеру. – Мы должны сообщить его роди… – но Баннер показывает мне глазами в сторону.

Отец Алекса, я забыла, как его зовут, был здоровенным чуваком, его лицо, единственно чистая часть его тела, защищенная маской сварщика, она-то и принимала все опилки и выхлоп бензопилы на себя. И он, и тот, кого он пытался спасти, лежали на земле, пронзенные, и тот и другой, в грудь обломившейся веткой упавшего дерева.

Я оставляю попытки встать, снова падаю на колени.

Баннер подхватывает меня, держит так, будто я пушинка. Каждый мой фунт – это скорбь и жалость. Сколько еще человек умрет за Терра-Нову?

Баннер уводит меня, может быть, думает, что я слишком хрупка для таких зрелищ, но я качаю головой – нет, нет, бью его раз, другой в грудь, по плечам ребрами кулаков. Не всякий плач сопровождается слезами.

Он крепче прижимает меня к себе, его ладонь давит мне на затылок, чтобы лицо уперлось в его грудь… я даже не знаю, сколько это продолжается. Достаточно долго, чтобы вокруг собрались все остальные оставшиеся лесопилы, увидели своих погибших товарищей.

«Товарищей» – ха: я думаю, как мой отец.

И вовсе не «ха». Скорее, уже «неприемлемо».

Я делаю вдох, воздух, попавший мне в легкие, фильтруется рубашкой-хаки Баннера, потом я киваю сама себе и отстраняюсь от него. Значит, здесь не все еще мертвы? Если я так придавлена случившимся, то и им мало не покажется, а мне это не вынести, я думаю. Будь я помоложе – ничего, вынесла бы. Но теперь я – учительница… и так уже не выйдет.

Прежде я была сосредоточена только на последней девушке, стоящей на горе трупов в конце фильма, с ее лица капает кровь, ее грудь вздымается, глаза горят. А теперь я хочу держать открытой дверь в неприступное для резни жилище, чтобы все желающие могли проникнуть внутрь и благополучно переждать кошмар.

– Они знают? – обращаюсь я только к Баннеру и смотрю ему в глаза, чтобы он мог меня слышать. Балти продолжает стоять на месте, пытается переварить случившееся, придать ему хоть какой-то здравый смысл, и я слышу звук еще чьих-то шагов, но пока не могу вникнуть в это.

– Они знают про лодки, – говорит Баннер. – Но не… не…

Призрачное Лицо. Ангел озера Индиан. Чин Тредуэй, Уолтер Мейсон, Баб.

– Тела, тела, тела, – говорю я, удивленная не меньше, чем Балти.

– Я знаю, – произносит Баннер, делая шаг назад, его большой пистолет трется о мое плечо, его глаза устремлены на тело Алекса, на тело отца Алекса, на тело третьего пруфрокца, кто уж он такой, в его голове щелкает счетчик.

– Нет, это кино, – говорю я ему. – Но это был не слэшер. Это что-то вроде… вроде «Убойных каникул»? Куча убитых, а убийцы нет.

– Да, самое время для любопытных фактов из мира кино, – говорит Баннер.

Он прав. Я все еще прячусь в магазине видеокассет. Только теперь я замечаю нечеткие очертания фигуры, которая тихо крадется за нами, вечный победитель в любом споре. Его зовут Смерть, и у него коса с телескопическим косовищем, чтобы дотянуться до всех нас.

Наконец я отрываю глаза от волочащихся по земле ботинок, перевожу их на грязные лица лесопилов. Они стоят неровным полукругом у места преступления.

– Значит, они не догадываются, что мы здесь не одни, – шепчу я Баннеру так, чтобы никто больше не слышал. – Но ты можешь им сказать, – не отстаю от него я.

– Что сказать? – говорит Баннер.

– Что ты стрелял в него, а он убежал.

Баннер на это не говорит ни да, ни нет.

Все смотрят на него.

Тут собралось… человек шестнадцать. У девяти из них в руках бензопилы, у семи – топоры, и эта семерка нервно подергивается. Мужчины, женщины, еще два старшеклассника. Я вроде бы узнаю лица, но сопротивляюсь позыву дать этим лицам имена, которые были известны мне целую вечность. Или с начала учебного года. Еще одного Алекса я не вынесу.

– Черт, – говорит Бородач, он явно шокирован ужасом случившегося.

Женщина рядом с ним, Высокие Сапоги, смотрит на