Читать книгу - "Афинские убийства - Хосе Карлос Сомоса"

Волнение на площади привлекло его внимание. Несколько мужчин одновременно кричали, но голоса их стихли, когда один из них, поднявшись на камни, провозгласил:

– Если Собрание не помогает, крестьянам поможет архонт!

– Что происходит? – спросил Гераклес у ближнего человека, пахнувшего лошадьми старика с серой одежде и шкурах, чей небрежный облик дополнял белесый глаз и неравномерное отсутствие нескольких зубов.

– Что происходит? – процедил старик. – То, что если и архонт не защитит крестьян Аттики, то уже никто этого не сделает!

– Уж никак не афинский народ! – вмешался другой человек, не очень-то отличавшийся от первого своим видом, но помоложе.

– Крестьян загрызают волки! – добавил первый, вперяя в Гераклеса свой единственный здоровый глаз. – Уже четверых за эту луну!.. Л солдаты ничего не делают!.. Мы пришли в Город, чтобы говорить с архонтом и просить у него защиты!

– Один из них был моим другом, – сказал третий, тощий, изъеденный чесоткой. – Его звали Мопсис. Я нашел его тело!.. Волки выгрызли ему сердце!

Троица кричала и кричала, будто считая Гсраклсса виновником всех бед, но он уже их не слышал.

Перед ним начало вырисовываться нечто весьма смутное – некая идея.

И вдруг показалось, что перед ним наконец раскрылась Истина. И его заполонил ужас.[92]

Диагор решил уйти из Академии незадолго до сумерек. Хоть занятия отменили, он чувствовал необходимость укрыться в точном спокойствии любимой школы, чтобы вновь обрести равновесие духа и еще потому, что знал: будь он в Городе, на него посыпалось бы множество вопросов и немало праздных замечаний, а этого в данный момент ему меньше всего хотелось. Пустившись в путь, он тотчас порадовался своему решению, ибо, едва выйдя из Афин, он почувствовал облегчение. Стоял прекрасный вечер, жара сменялась прохладным закатом, и птицы одаряли его песнями, не требуя, чтобы он останавливался их слушать. Дойдя до леса, он набрал полную грудь воздуха и смог улыбнуться… несмотря ни на что.

Он не мог выбросить из головы то тяжкое испытание, которому только что подвергся. Публика благосклонно приняла его свидетельство, но что подумают Платон и его товарищи? Он не спросил их. По правде говоря, он почти не говорил с ними по окончании суда, а быстро ушел, не решившись искать ответа даже в их глазах. К чему это? В глубине души он уже знал, что они думают. Он плохо выполнил роль учителя. Он допустил, чтобы трое юных жеребцов сбросили вожжи и понесли. Мало того, он еще сам нанял Разгадывателя и ревностно скрывал результаты расследования. И это не все: он солгал! Он решился нанести серьезный удар по чести семьи, чтобы защитить Академию. О Зевс! Как такое могло случиться? Что, в самом деле, заставило его бесстыдно заявить, что бедный Эвний сам нанес себе увечья? Воспоминание об этом пылающем поклепе пожирало его спокойствие.

Подойдя к белому портику с двойной нишей и таинственными лицами, он остановился. «Да не пройдет не знающий геометрии» – гласила надпись на камне. «Да не пройдет не любящий Истину», – подумал измученный Диагор. «Да не пройдет умеющий подло лгать и вредить людям своими наветами». Решится он войти или отступит? Достоин ли он пересечь этот порог? Влажная теплота заскользила по его покрасневшей щеке. Он зажмурил глаза и яростно стиснул зубы, как конь закусывает удерживаемые возницей удила. «Нет, я не достоин», – подумал он.

Вдруг он услышал, как его окликнули:

– Диагор, постой!

Это был подходивший к портику Платон. Похоже было, он следовал за ним всю дорогу. Глава школы приблизился большими скачками и обвил плечи Диагора своей крепкой рукой. Они вместе миновали портик и вошли в сад. Среди олив черная как смоль кобыла оспаривала отвратительные куски мяса у двух дюжин мух.[93]

– Закончился суд? – сразу спросил Платон.

Диагор подумал, что он над ним издевается.

– Ты был среди публики и знаешь, что закончился, – ответил он.

Платон тихонько засмеялся, хотя этот смешок прозвучал в его необъятном теле, как обычный хохот.

– Я говорю о суде не над Менехмом, а над Диагором. Он закончился?

Диагор понял и восхитился проницательной метафорой. Он попытался изобразить улыбку и ответил:

– Думаю, да, Платон, и подозреваю, что судьи склоняются к обвинительному приговору.

– Не стоит судьям быть столь строгими. Ты сделал то, что считал правильным, а это все, к чему может стремиться мудрец.

– Но я слишком долго скрывал то, что знал… а расплачиваться за это пришлось Анфису. И семья Эвния никогда не простит мне, что я очернил наветами аретэ, добродетель их сына…

Платон прищурил большие серые глаза и заметил:

– Зло иногда влечет за собой полезное и благодетельное добро, Диагор. Я уверен, что дела Менехма не раскрылись бы, не соверши он это последнее ужасное преступление… С другой стороны, Эвний и его семья вновь обрели свою аретэ, и даже возвысились в глазах других людей ибо теперь мы знаем, что наш ученик был не виновником, а жертвой происшедшего.

Он помолчал и набрал в грудь воздуха, будто собирался закричать. Глядя на чистое, позолоченное закатом небо, он произнес: