Читать книгу - "Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг"

Я нахмурился.

— Но сегодня же выходной. Разве она ответит на звонок?

— На сайте написано, что она встречается с прихожанами по договоренности. — Маша ткнула зубочисткой в ноутбук. — Тебе просто надо ее набрать.

— Наберу, — кивнул я. — Но, если честно, не вижу, как этот твой совет тянет на… сколько там, сто тысяч крон? На сайт церкви я бы и сам догадался слазить.

— Сто вряд ли наберется, — сухо отрезала Маша. — Я еще не видела твоих документов, но из наследства обычно вычитают налоги. А пастор — это только начало. Параллельно мы пошлем запрос в Центральный регистр населения. Раз у тебя есть полное имя отца и адрес регистрации по месту жительства, пусть уже и недействительный, работники регистра должны дать нам новый адрес. — Она с шумом втянула остатки кофе через трубочку.

«Не, — подумал я. — Русская мафия — это слишком мелко. Больше похоже на стиль работника секретных служб. Как же они называются у русских? Черт, мы же на истории это проходили. Какая-то аббревиатура на “К”. КРУ? Нет. КРГ? Тоже не то. КГБ! Во, точно. Оно самое. А может, Мария эта вообще — дочка Путина? Незаконная».

Я склонил голову немного набок, рассматривая партнершу в новой перспективе. Сходство не просматривается. Может, тогда племянница?

— Так ты будешь звонить или как? — Предполагаемая шпионка нетерпеливо пнула меня под столом.

Я поморщился и потер лодыжку.

— Буду. Только не тут. — Я обвел глазами зал, все больше заполнявшийся народом. Кафешка, очевидно, была популярная, несмотря на кричащий интерьер. — На улице.

Мы вышли на свежий воздух. Тут успел пройти дождь, причем довольно сильный, судя по отражавшим небо лужицам на столиках и разноцветных стульях у входа в кафе. А я увлекся разговором и ничего не заметил.

— Я отойду, — бросил я Маше и, не дожидаясь ответа, зашел за угол здания, торец которого оказался расписан граффити до самой крыши.

Не хотелось, чтобы она слышала, как буду мямлить. А я точно буду. С детства не люблю говорить по телефону, особенно с незнакомцами. Долгое время, когда надо было куда-то позвонить, я просил об этом маму. Она посмеивалась надо мной, беззлобно конечно, но выполняла мою просьбу. Только в последний год, уже во время ее болезни, ситуация изменилась. Тогда я начал звонить по делам мамы, когда ей было слишком плохо. Если речь шла о ней, делать это было почему-то проще.

Я несколько раз повторил про себя слова, которые собирался сказать Катарине Роруп. Сделал глубокий вдох и неуверенно набрал присланный Машей номер. Теперь оставалось только нажать на кнопку вызова. Мой взгляд уперся в черные цифры по центру граффити — 36. Не знаю, что это значит, но три — хорошее число. Я надавил на кнопку с зеленой телефонной трубкой.

— Вот он! — Маша замахала рукой, указывая на одноэтажное здание из коричневого кирпича слева от дороги. — Это тут. Давай заезжай во двор.

Я завел «фольксваген» на просторную парковочную площадку перед домом пастора. Заглушил мотор.

Тройка действительно оказалась счастливой. Катарина работала в приходе всего второй год и о Планицерах никогда не слышала. Однако она дала мне номер прежнего пастора, который вышел на пенсию, но все еще жил в Брёнеслеве. Звали его Аске, и он, выслушав мою сбивчивую историю, согласился встретиться со мной и пригласил к себе домой.

— Хочешь, пойду с тобой? — сочувственно спросила Маша, увидев, что я сижу истуканом, вцепившись обеими руками в руль.

Я отмер и тряхнул головой.

— Спасибо, но… — зачем-то я утер нос и застегнул куртку до самого горла, — я лучше сам.

Я вылез из машины и медленно пошел ко входу в дом. Каждый шаг отдавался во всем теле, проходя через позвоночник в кору головного мозга и взрываясь там беззвучными черными фейерверками. Темнота складывалась в вырезанные из фотобумаги черные силуэты. Мужчина. Женщина. Мальчик. Девочка. Быть может, то, что я сейчас узнаю, уничтожит их, как пламя костра. А быть может, наполнит их плотью и кровью. Почему пастор не захотел мне ничего говорить по телефону? Вдруг эта правда уничтожит меня вместо того, чтобы сделать целым?

Мои шаги замедлились. Вот и дверь — деревянная, выкрашенная в белый цвет, с ромбовидным окошком в верхней части. Рядом с дверью — звонок. Обычный белый пластиковый кружок с черной кнопкой по центру.

Я поднял к нему дрожащую руку. Сжал ее в кулак, хрустнув суставами. Я должен наконец заглянуть на другую сторону. Пройти через тьму, чтобы выйти на свет. Это единственный путь. Мой путь.

Я разжал пальцы и надавил на кнопку.

12

Все, произошедшее потом в доме пастора, четко разделилось в моей памяти на две части.

Сначала была прелюдия, мучительная, затянутая и ненужная, как реклама в кинотеатре перед показом нового блокбастера. Что-то, что нужно переждать, перетерпеть. Необходимое зло. Я и запомнил-то происходящее какими-то обрывками. Тонкий, заливистый собачий лай за дверью. Приветствия. «Моя супруга, Астрид». Быстрое касание чужих сухих ладоней в рукопожатии. Извинения. «Простите, Шкипер всегда прыгает на гостей, никак его не отучим». Ковер в белой шерсти. Запах старости. Картины на стенах. Отряд гусар в красных мундирах скачет вдаль на гнедых лошадях. Тыкающийся в мою лодыжку под брючиной холодный нос. Фотография с моих крестин и копия свидетельства о рождении между вазочкой с печеньем и сахарницей. Тонкостенная фарфоровая чашка с золотым ободком по краю. «Осторожнее, чай горячий».

Он действительно горячий. Я обжег губы так, что точно знаю: кожа слезет и запечется корочками. Но я улыбаюсь, игнорируя боль. Улыбаюсь пастору, его жене и собаке. Улыбаюсь, пока чаепитие не заканчивается и мы с Аске не остаемся одни.

И тут начинается вторая часть, главная. Из нее я запомнил все.

— Ты похож на него. — Палец Аске с крепким квадратным ногтем и разбухшими стариковскими суставами постучал по лицу отца на фото. — На Эрика.

— Вы его знали? — Я с надеждой поднял глаза на бывшего пастора, одетого в темно-бордовый пуловер, плохо сочетающийся с воротничком рубашки в зеленую клетку. Интересно, как на нем смотрелась сутана?

Старик погладил густую седую бороду, лопатой спускавшуюся на грудь. Вокруг рта волосы приняли желтоватый оттенок — наверное, святой отец злоупотреблял табаком, хотя куревом от него не пахло. Лицо, несмотря на морщины и бороду, странным образом сохранило наивное, почти детское выражение, которое подчеркивали ясные голубые глаза и румянец на впалых щеках.

— Совсем немного. — Голос у Аске был глуховатый, но все еще сильный, натренированный проповедями и пением псалмов. — Но да, я его помню, твоего отца. И мать твою