Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

страшного, неимоверно растянувшегося мгновения он видит мозолистую руку ба, схватившую ключи с другой стороны кровати – видение исчезает, когда связка все-таки поддается, и Алёша по инерции, не удержавшись, падает задом на пол.

Ты что же, собираешься бросить бабушку здесь, одну?

Оставишь ее гнить?

Внуче-ек… Ты хде, внуче-ек?

– Вы не можете говорить! Не можете говорить! НЕ МОЖЕТЕ! – Алёша машет руками, разрывая в клочья шарики-лица, разбивая бряцаньем ключей и собственным криком призрачные голоса.

Стоя возле дверей, отпирая дрожащими руками замки, он страшится оглянуться. Алёша прекрасно знает, видит, как если бы у него выросли на затылке глаза, что там, за спиной, сейчас стоят они: бабушка, папа и мама.

– Это вы меня бросили, – всхлипывает он. – ВЫ ВСЕ! – кричит он, а через пару минут уже выбегает на заснеженный двор и, купаясь в лунном сиянии, вдыхает студеный, с легкой, почти неуловимой гнильцой воздух.

Коричнево-белый снег забавно хрумкает под ногами, пока Алёша спешит к игровой площадке. Когда он, счастливый, летит навстречу друзьям.

Первым его замечает Костик. Повернувшись вполоборота на вершине горки, Костя тянет к Алёше руки, показывает пальцем со своего трона. «Привет, амиго!» – мысленно восклицает Алёша. Больше нет нужды разговаривать вслух, они и так его слышат.

В грудь ему прилетает снежок. Еще один задевает плечо.

Он так скучал… Он безумно рад видеть их всех. Они тоже рады, он знает. Они улыбаются ему красными улыбками, окружают его… Самые лучшие на всем коричнево-белом свете друзья: Наташа, Антоха, Катька, Вадим, Костик и, конечно же, толстый-нетолстый Эдик.

У его друзей белые, лишенные зрачков глаза. Худые, голодные лица.

И, в отличие от старой Алёшиной ба, у них есть зубы.

Женя Крич

Бескрайнее море любви

Следователь Самохин складывает фотографии обратно в папку.

– Посмотрите мне, пожалуйста, в глаза.

Я поднимаю голову. Выгоревшие на солнце ресницы, темно-серая радужка, черный зрачок. Следователь смотрит на меня с таким торжественным видом, будто совершает подвиг во имя Родины. Спину и плечи жжет горячим. Сначала не сильно, но потом все больше и больше. Чувствую, как начинает пузыриться кожа, и скидываю взгляд. Ищу какую-то точку, на которой можно безболезненно сфокусироваться. На обшарпанной стене замерла жирная муха. Вот она медленно перебирает лапами. Солнце рисует радугу на ее блестящем теле. У мух очень сложные фасеточные глаза, они как будто составлены из сотен мелких линз, и каждая отражает ультрафиолетовые лучи под своим углом. Это жутко и прекрасно одновременно. Как в замедленном кино, муха чуть приподымает перепончатые крылья, словно собираясь взлететь, потом вдруг передумывает и вновь застывает на стене. Глупо предполагать, что мухи умеют думать.

– Вы меня слышите? Вы не смотрите мне в глаза, потому что боитесь сказать правду?

Я не боюсь сказать правду. Просто правда не такая вещь, которой разбрасываются направо и налево. Я не смотрю тебе в глаза потому, что мне больно, идиот.

Следователь Самохин недоволен моим молчанием. Он хочет поскорей от меня отделаться и заняться тем, от чего его оторвали. А именно сексом с Леной из аналитического отдела. Там замусоленный бархатный диван с продавленными пружинами. На нем неудобно. Он слишком мягкий. Лена, высокая девица с немного грубоватым лицом, отодвигает папки со стола. У нее четкие движения. Она делала это здесь уже не раз. Стол чуть поскрипывает, в чашке плещется недопитый кофе. Я думаю, Лена боится, что он прольется на клавиатуру, и поэтому не спускает с него глаз, в то время как следователь рывками входит в нее сзади. Звонит мобильник. Наверное, он звонит как-то по-особенному важно, и следователь отстраняется от девицы. Застегивая брюки, он что-то говорит в телефон. Сейчас ему скажут, чтобы он бросил все и шел заниматься мной. Девица лениво натягивает трусики, поправляет юбку, тянется за чашкой остывшего кофе. Самохин сует телефон в карман. Он меня еще не знает, но уже ненавидит. Я не дала ему кончить. Вот и все, что я вижу в его глазах. Но спину мне жжет не это.

* * *

Того, кто не разговаривает, автоматически считают дебилом. Речь – показатель интеллектуального развития. Способность выражать свои мысли словами отличает человека от животного. Неспособен – значит, ты на ступень ниже, придурок, недоумок, скот и балласт для общества.

Если ребенок не говорит своих первых слов к двум годам, к нему начинают приглядываться. Его исследуют, тестируют, проверяют на наличие маркеров и выносят вердикт.

– Юленька, – мама обнимает меня, и я встречаюсь с ней взглядом.

В глазах у нее страх, жуткий страх перед чем-то необъяснимым, большим и сильным. Мне тоже становится страшно. Я вырываюсь и кидаюсь на пол. Мои плечи горят. Я катаюсь по полу, стараясь затушить огонь, и вою жалобно и протяжно.

– Вы с ней не справитесь, – говорят маме.

И она верит. Она верит, что не справится.

Когда мне исполнилось восемь, я переехала в интернат для таких же моральных уродов. Со мной отправился чемодан моих диагнозов, начиная от аутизма и биполярного расстройства и заканчивая селективным мутизмом и логофобией.

Умственные способности и психическое состояние – это две параллельные прямые. Если ты псих, это не значит, что ты идиот. Впрочем, конечно, одно другому не мешает.

* * *

Следователь Самохин еще раз выкладывает передо мной фотографии. На снимках – мертвые девушки. Вместо глаз у них – черные неровные дыры, черепные коробки пробиты, и сквозь костную ткань виден мозг. Фотографии ожогов на спине. Красные, пузыристые. Чем же это?

– Паяльником, – подсказывает Самохин.

Я не хочу смотреть. Перевожу взгляд и случайно встречаюсь глазами со следователем. Колет плечо.

– А теперь посмотрите на этих девушек до того.

Самохин протягивает мне снимки.

На них молодые симпатичные девицы. У обеих русые волосы. Веснушки.

– Вам не кажется, что они чем-то похожи на вас?

Я молчу.

– В сумке одной из девушек, – продолжает следователь, – найдена ваша фотография с подписью: «На память от Юли». С мобильного другой, последний, звонок был сделан на ваш телефон. Вы ничего мне не хотите сказать?

– Покажите фотографию.

Самохин достает из папки маленький снимок. Мне на нем шестнадцать.

– Допустим, вы не знакомы с убитой девушкой. Но ведь кому-то вы дали свое фото с этой надписью?

* * *

Шестилетнему Борьке доставалось больше всех. Он методично размазывал дерьмо по стенам. Делал он это ранним утром, когда все еще спали. В крыле у мальчишек облюбовал одну из стен, прямо возле портрета депутата, лично спонсирующего нашу школу, и периодически на ней отмечался. Борьку наказывали, ему меняли курс