Читать книгу - "Англичанка - Дэниел Сильва"

Однако недостатка в версиях жандармы не испытывали. Одна группа детективов предполагала, будто мужчина из кафе — маньяк, заманивший Мадлен в ловушку. Другая — будто он просто пришелся не к месту и не ко времени. Согласно третьей версии, он был женат и потому не мог ничем помочь следствию. Мадлен же записали в жертвы неудачного ограбления: девушка, на мопеде, одна на дороге — цель соблазнительная. А тело — тело в конце концов обнаружат: либо море выкинет его на берег, либо турист наткнется на него во время пешей прогулки по холмам, либо какой-нибудь фермер откопает, возделывая поле. Местным подобное не в новинку, Корсика постоянно возвращает мертвых живым.

Британцы воспользовались случаем раскритиковать французов. Газеты — даже те издания, что сочувствовали оппозиции, — преподносили исчезновение Мадлен как национальную трагедию. В прессе детально описали ее карьерный взлет, и многие светила Партии горевали: такая судьба, карьера, и так безвременно прервалась! Безутешная мать и брат-тунеядец успели дать интервью по телевидению и после исчезли из виду. То же случилось с друзьями Мадлен: по возвращении в Лондон их встретили в аэропорту Хитроу — пресса и бдительные пресс-атташе Партии. Больше они никому интервью не давали, даже тем, кто сулил щедрое вознаграждение. Не появилось в печати или по телевидению и намека на скандал: ни слова о попойках, оргиях, дебошах — лишь обычные россказни об опасностях, подстерегающих за границей молодых женщин. В штабе Партии сотрудники пресс-службы втихую поздравляли друг друга с успехом, тогда как правительственные корреспонденты отметили резкий взлет популярности премьера; в кулуарах его окрестили «эффектом Мадлен».

Постепенно статьи о судьбе Мадлен ушли с передовиц на внутренние полосы, а к концу сентября и вовсе исчезли из газет. С приходом осени закончились и парламентские каникулы, настала пора трудов праведных. Британии предстояли нелегкие времена: экономический спад, еврозона в коматозном состоянии, длиннющий список общественных язв, разъедающих ткань жизни в Соединенном Королевстве, наладить которую означало обеспечить себе переизбрание. Премьер неоднократно намекал, что намерен провести досрочные выборы в конце года. Он прекрасно понимал, как опасно не оправдывать ожиданий электората; Джонатан Ланкастер возглавил британское правительство лишь потому, что его предшественник точно так же заигрывал с народом несколько месяцев, а после так и не провел выборы. Ланкастер — тогда еще лидер оппозиции — назвал его «правительственным Гамлетом», нанеся смертельную рану.

Собственно, потому-то Саймон Хьюитт, директор по связям с общественностью премьера, в последнее время и страдал от бессонницы. Страдал он ею всегда одинаково: выжатый как лимон, проваливался в забытье (уронив на грудь рабочие бумаги), лишь затем, чтобы спустя часа два или три пробудиться. Мозг его тут же принимался лихорадочно соображать. Часа четыре на работе, и он уже ни на чем не мог сосредоточиться, разве что на негативных моментах — как и множество сотрудников его отдела. В мире Саймона Хьюитта попросту не было места триумфам, в нем существовали исключительно катастрофы различной степени тяжести, вроде землетрясений: от еле заметных колебаний до серьезных толчков, способных обрушить здания и перевернуть жизни людей. От Хьюитта требовалось предсказывать беды и, по возможности, смягчать ущерб. За последнее время он убедился: работа попросту невозможная, и в самые темные периоды жизни он находил в этой мысли слабое утешение.

Некогда он был человеком, с которым все по праву считались — ведущий политический обозреватель «Таймс», Хьюитт мог разнести в пух и прах любую правительственную политику, а заодно оборвать карьеру ее автора, какого-нибудь незадачливого министра. Хватало одной острой статьи в фирменном стиле Хьюитта. Его влияние достигло таких высот, что без консультации с ним ни одно правительство не решалось вводить новых инициатив. Не заручившись его поддержкой, ни один политик — если мечтал стать главой партии — не осмеливался сделать и первого шага. Одним из таких политиков стал Джонатан Ланкастер, бывший юрист из Сити, парламентарий из пригорода Лондона. Поначалу он произвел не особенно хорошее впечатление на Хьюитта: слишком лощеный, чересчур смазливый и уж больно состоятельный — таких всерьез не воспринимают. Однако со временем Хьюитт разглядел в Ланкастере одаренного человека с яркими идеями, как возродить умирающую партию и заодно всю страну. И что страшнее всего, Ланкастер Хьюитту нравился. По мере того, как развивались их отношения, они все меньше судачили о политических махинациях Уайтхолла и все чаще обсуждали планы исцеления общества. В ночь, когда Ланкастер победил на выборах с небывалым отрывом, — Хьюитт был одним из первых, кому он позвонил.

— Саймон, — сказал он своим завораживающим голосом, — приезжай. Я без тебя не управлюсь.

Позже Хьюитт с восторгом писал о перспективах Ланкастера, прекрасно зная, что буквально через несколько дней присоединится к нему в офисе на Даунинг-стрит.

И вот Хьюитт открыл глаза, подозрительно взглянул на прикроватный столик: на циферблате будильника издевательски светились цифры 3:42. Рядом лежало три сотовых — заряженных и готовых к очередному дню боев с прессой. Вот бы и Хьюитту столь же легко зарядить свои батарейки… Увы, никакой сон и тропическое солнце не возместят причиненного уже немолодому телу ущерба. Хьюитт взглянул на Эмму: жена, как обычно, спала без задних ног. Прежде он еще подумал бы: может, разбудить ее да пораспутничать? Однако брачное ложе давно превратилось в погасший очаг. Некоторое время Эмма была очарована высоким положением мужа, хотя позже ей стала претить чуть ли не рабская преданность Хьюитта Ланкастеру. В премьере она видела едва ли не соперника себе; постепенно ревность и ненависть разгорелись особенно горячо.

— Из вас двоих, Саймон, ты настоящий мужчина, — сказала Эмма накануне вечером, холодно целуя мужа в обвисшую щеку. — И все же считаешь нужным играть роль его служанки. Может, однажды ты скажешь, зачем тебе это?

Хьюитт знал: сна сегодня больше не видать, и потому стал прислушиваться к звукам, возвещающим о наступлении нового дня. Вот на ступени с тихим стуком упала свежая пресса; зажурчала кофемашина с таймером; замурлыкал двигатель служебного автомобиля под окном. Тихо — чтобы не разбудить Эмму — Хьюитт встал, накинул халат и спустился в кухню.

Кофемашина отчаянно шипела, и Хьюитт налил себе черного кофе, без сахара и сливок (уж больно он раздался в талии). С чашечкой дымящегося напитка прошел в прихожую. В лицо ударил порыв влажного ветра, когда он открыл дверь, — на коврике с надписью «Добро пожаловать», рядом с мертвой геранью в глиняном горшке, лежала стопка газет в полиэтиленовой упаковке. Нагнувшись подобрать ее, Хьюитт заметил еще кое-что — запечатанный желтый конверт восемь на десять. Прислали точно не из офиса: никто не посмел бы оставить на крыльце даже самый маловажный документ. Значит, бумаги внутри — посторонние; неудивительно: бывшие коллеги из прессы знают адрес Хьюитта в Хэмпстеде, нет-нет да пришлют что-нибудь. Мелкие подарки — за своевременно слитую инфу; гневные тирады — за упорное молчание; сплетни — настолько грязные, что не отправишь по электронке. У Хьюитта имелся пунктик — быть в курсе последних слухов Уайтхолла; бывший политический обозреватель, он знал: важнее то, что говорят о человеке за глаза, нежели то, что о нем пишут на первых полосах газет.