Читать книгу - "Мое лицо первое - Татьяна Русуберг"

И все же я ждала новостей о суде. Не могла жить в неведении о том, что станет с Дэвидом.

Вердикт «бессрочное психиатрическое лечение» я восприняла как смертный приговор. Это действительно означало, что Дэвид для меня умер. Ведь я никогда больше его не увижу. Никогда больше не услышу его голос. Никогда не прочту руны, написанные его рукой. Все кончено. На этот раз — совсем.

С этого момента меня начали преследовать кошмары. Чтобы забыть о них, не видеть их наяву, я рисовала на себе защитную руну. «Дагаз». День. Руна Дэвида. Угловатый знак бесконечности. В центре, где линии пересекаются — трещина между мирами, моим и его. Волшебный портал, который закрылся для меня навсегда — по моей же вине. А Дэвид… Он остался запертым. На другой стороне.

Лучше всего руна действовала, когда я выцарапывала ее на себе. На запястье, там, где кожа тоньше и нежнее. Я не давала корочке подживать. Руну нужно было обновлять вовремя, иначе сны возвращались снова и снова.

В них Дэвид уходил от меня по длинному больничному коридору. На нем — только пижама, такая же белая, как стены, и резиновые шлепки, почему-то розовые. Я окликаю его, прошу подождать. Но он не оборачивается. Дэвид ускоряет шаг, а потом бежит. Я бегу за ним следом по пустым коридорам, выкрикивая его имя. Мимо мелькают закрытые двери палат, таблички на стенах, пустые кресла-каталки у лифта. Мигают, жужжа, лампы под потолком. Скрипят по линолеуму резиновые подошвы, отдается в ушах тяжелое дыхание.

И вот длинная кишка коридора заканчивается. В стене — одна синяя дверь. Дэвид на бегу дергает свисающий с потолка шнурок, и дверь распахивается. Все заливает яркий, режущий глаза свет. И тонкая фигурка мальчика растворяется в этом свете, будто он с ним сливается. Будто он и есть свет. А потом дверь захлопывается у меня перед носом. И сколько ни дергаю за шнур, ни стучу в нее кулаками, ни плачу — она остается запертой.

Болезненно-яркий свет бил в глаза через решетку. Пришлось моргнуть несколько раз, чтобы понять: прутья — это мои ресницы.

Я оказалась в своем старом кошмаре: стерильно-белые стены вокруг. Металлические кровати с подъемным механизмом. Белоснежное белье. Больничная пижама. На мне.

Я подняла перед собой руку. Она показалась такой тяжелой, будто я только что проплыла пять километров кролем. Чуть выше запястья — синяки, похожие на отпечатки пальцев. Кто-то хватал меня за руку. И за другую! Но кто? И почему? И где же Дэвид? Он всегда появлялся в моих «больничных» снах.

— Дэвид? — Я села в постели и покрутила головой.

В ответ на насилие над ним тело отозвалось болью. Шея, плечи, бок, бедро, пах… Черт, что это за сон такой, когда еще и физически приходится мучиться?

— Дэвид?

Единственная кровать рядом со мной пустовала, застеленная белоснежным бельем.

Все, как всегда. Конечно, я найду Дэвида в коридоре.

Кряхтя, я спустила ноги с кровати, стараясь беречь больное бедро. Нашарила ступнями резиновые шлепанцы. Поднялась и пошаркала к двери, как девяностолетняя бабулька из хосписа. Улита едет, когда-то будет.

Так, вот наконец и коридор. Белый, как водится, разве что посредине стены тянутся две продольные голубые полосы. Ну хоть какое-то разнообразие.

— Дэвид? — Я поковыляла к повороту, волоча подошвы шлепок по серому линолеуму.

В горле жутко пересохло. Хорошо бы еще найти воды, вот только в этом поганом кошмаре все против меня. Скорей бы уже проснуться. Но для этого нужно найти Дэвида.

— Дэв?.. — Я наконец повернула за угол.

Коридор здесь ничем не отличался: яркий свет, синие прямоугольники дверей, уходящие в бесконечность полоски, крупные номера палат на стене. Пять. Четыре. Три… И ни души.

Я тяжело вздохнула.

И тут дверь четвертой палаты приоткрылась. Я замерла. Это было что-то новое. Обычно Дэвид поджидал меня в коридоре.

Сначала я увидела руку. Перемотанное бинтами запястье, пластыри на пальцах, на месте сорванных ногтей. А потом вышел Дэвид. Я его сразу узнала, хотя половину его лица скрывала повязка; за собой он тащил штатив с капельницей, с которой был связан прозрачной пластиковой пуповиной.

Я узнала его по взлохмаченным черным волосам, по татуировкам, по дурацким розовым шлепанцам, а главное — по той сапфировой радости, которая вспыхнула в его единственном глазу, когда он увидел меня.

— Дэвид… — выдохнула я, не веря, что это происходит на самом деле.

Что, если я все-таки сплю и вижу сон? Что, если мне приснились и университет, и внезапный звонок из Лондона, и Шторм, и водопроводная станция? Что, если Дэвид и я все еще заперты в своих реальностях и дверь между нами навечно закрыта?

Он улыбнулся. Это далось ему с трудом: губы распухли и потрескались, мешала повязка и то, что под ней, но он все-таки улыбнулся через боль. И позвал меня:

— Чили!

Вот тогда я и поняла: все происходит на самом деле. Во сне Дэвид никогда не поворачивался ко мне лицом. Никогда со мной не заговаривал.

— Дэвид! — мой визг разбил заклятие тишины.

Я бросилась к парню из моих снов, теряя тапки, а он пошаркал ко мне походкой сломанного андроида, волоча за собой капельницу. Мы врезались друг в друга посреди коридора — я чуть не сбила Дэвида с ног. Он обхватил меня руками. Я тоже вцепилась в него, прижалась лицом к его лицу, чувствуя щекой шероховатость бинта и покалывание его запекшихся губ. И в этот миг поняла: магия все-таки существует, волшебство случилось. Портал открылся, и мы шагнули в него — одновременно. Наши миры соединились, теперь уже навсегда. Потому что я не отпущу его — больше ни за что на свете! Для этого сначала потребуется убить меня.

— Ты — моя жизнь, — прошептала я.

— А ты — моя, — последовал тихий ответ. — И даже больше.

Я только об одном жалею

Магнус Борг и Дэвид стояли в коридоре Королевского госпиталя и сверлили друг друга мрачными взглядами. На Дэвида я старалась не смотреть, потому что, вопреки всей серьезности ситуации, могла прыснуть со смеху. Поверх бинтов, которые все еще закрывали пустую глазницу, красовался подарок Мии — черная повязка вроде пиратской, с вышитым на ней злобно прищуренным красным глазом.

Мия считала, что «око гнева», как она это назвала, должно уравновесить небесно-голубую безмятежность, с которой брат теперь взирал на мир. Ну а Дэвид с трепетом