Читать книгу - "Мертвые возвращаются?.. - Тана Френч"

Не иначе как на моем лице он прочел немой вопрос.

— Не забывай, мы с тобой живем в Ирландии, — произнес он слегка раздраженно. — Если ты в школе проходила историю, тебе должно быть понятно с полуслова. Что первым делом сделали англичане, чтобы закабалить население? Они присвоили себе землю, а ирландцев, хозяев этой земли, превратили в арендаторов. Все остальное последовало само собой: у ирландцев можно было отнимать урожай, всячески притеснять их, сгонять с насиженных мест. В результате эмиграция, голод. Да что там, список бед и несчастий можно перечислять до бесконечности; причем люди сами не заметили, как угодили в рабство, а все потому, что тот, кто лишился самого главного — земли, — не способен постоять за себя. Уверен, что моя семья повинна не меньше, чем все другие. Так что в том, что я теперь, образно выражаясь, смотрю на обратную сторону медали, есть некая высшая справедливость. Но я не чувствую необходимости принимать это как должное.

— А я снимаю квартиру, — заметила я. — И возможно, живу от зарплаты до зарплаты. Меня это не волнует.

Дэниел кивнул, словно не ожидал услышать ничего другого.

— Значит, ты храбрее, чем я, — сказал он, — или, ты уж меня извини, еще просто не решила, чего хочешь от жизни. Еще не нашла чего-то такого, что было бы для тебя важнее всего на свете. А это, как ты понимаешь, две большие разницы. Студенты и молодежь могут жить в съемных квартирах без особого ущерба интеллектуальной свободе, поскольку это ничем им не угрожает. Им пока еще нечего терять. Кстати, ты заметила, с какой легкостью умирают молодые? Из них получаются самые лучшие мученики за правое дело, лучшие солдаты, лучшие самоубийцы. А все потому, что они еще ни к чему не привязаны. У них нет ни любимых людей, ни ответственности, ни соседей, то есть всего того, что прочно привязывает человека к окружающему миру. Вот почему они так легко расстаются с жизнью. Но чем старше мы становимся, тем чаще обнаруживаем вещи, за которые стоит держаться. Неожиданно, сами того не замечая, начинаем играть в другую игру, кто больше удержит, и это меняет нас до неузнаваемости.

Не знаю, что именно было тому причиной — адреналин, или странный свет, который, дрожа, проникал сквозь побеги плюща, или причудливый ход мыслей Дэниела, а может, просто сама невероятность этой ситуации, — но у меня было ощущение, будто я пьяна. Я представила Лекси, как она на всей скорости несется посреди ночи на украденной машине бедняги Чэда. Затем передо мной возникло лицо Сэма — с печатью какого-то жуткого терпения. Я увидела нашу оперативную часть в вечернем свете, причем на наших столах почему-то разбросаны бумаги другой команды. Мою квартирку, пустую и безмолвную — на книжных полках уже начала собираться пыль, и лишь в темноте по-прежнему горит зеленый глазок проигрывателя, оставленного в режиме ожидания. Я люблю свою квартирку, но неожиданно меня посетила мысль, что за последние несколько недель я о ней ни разу даже не вспомнила, и это печально, просто жуть как печально.

— Я бы, пожалуй, сказал, — произнес Дэниел, — что ты пока что не утратила ту первую свободу, не нашла ничего или никого, с кем хотела бы провести остаток жизни.

Серые проницательные глаза, гипнотическое свечение виски, журчание воды, игра света и тени плюща на его волосах.

— Когда-то у меня был друг, — сказала я, — коллега по работе. Ты его не знаешь, он не участвует в расследовании. Мы с ним были почти как вы здесь, прекрасно подходили друг другу. Люди говорили о нас так, как обычно говорят о близнецах, словно мы с ним были одним человеком: «Этот случай для Мэддокс-и-Райана, пусть Мэддокс-и-Райан поработают». Спроси меня кто-нибудь тогда, я бы ответила, что так и есть — мы всегда будем работать только вместе, вместе уйдем в отставку, и никто из нас никогда не будет работать в паре с кем-то еще, а за свою службу мы получим одни золотые часы на двоих. Правда, в то время я ни о чем таком даже не думала. Просто принимала вещи как должное. И представить не могла, что все может быть иначе.

Я никому не рассказывала об этом. Ни я, ни Сэм никогда не упоминали Роба. Мы не обмолвились о нем даже словом, после того как его перевели от нас. Когда меня спрашивали, как он поживает, я улыбалась и давала уклончивый ответ. С Дэниелом мы были чужие люди, причем по разные стороны баррикад, — под видом цивилизованной беседы мы вели борьбу, и оба это прекрасно знали. И все равно я поделилась с ним. Полагаю, это должно было стать для меня первым сигналом тревоги.

Дэниел кивнул.

— Дело было в другой стране, — ответил он, — к тому же той девушки больше нет.

— Что ж, можно сказать и так, — согласилась я.

Он смотрел на меня с каким-то странным выражением в глазах — нет, то была не доброта, не понимание и не сострадание. Наверное, в тот момент я любила его. Будь у меня возможность бросить расследование и остаться, я бы так и поступила.

— Понятно, — произнес Дэниел и протянул мне виски.

Я уже было машинально покачала головой, однако передумала и взяла предложенный стакан. Виски было великолепным — бархатистым и мягким. Каждый глоток обдавал приятной теплой волной до самых кончиков пальцев.

— Тогда ты должна понять, как было для меня важно встретить остальных, — произнес Дэниел. — Можно сказать, мир вокруг перевернулся — ставки резко взлетели вверх, цвета сделались такими яркими, что на них было больно смотреть. Жизнь стала до невероятности прекрасной и вместе с тем до невероятности пугающей. Видишь ли, все вокруг такое хрупкое, того и гляди разобьется. Наверное, это примерно то же, что влюбиться или родить ребенка, потому что знаешь, что в любой момент можно всего лишиться. Мы на головокружительной скорости неслись навстречу тому дню, когда все, что у нас есть, будет зависеть от милости жестокого мира, и каждая секунда нашей жизни была так прекрасна и так ненадежна, что порой перехватывало дыхание.

Дэниел протянул руку, взял стакан и сделал глоток.

— А потом, — произнес он, ладонью указав на дом, — появился он.

— Словно чудо, — добавила я, причем вовсе не для того, чтобы его уязвить.

Я действительно так думала. На какое-то мгновение я ощутила под ладонью старое дерево перил, теплое и упругое, словно мускул, словно живое существо.

Дэниел кивнул.

— Просто невероятно, — добавил он. — Я верю в чудеса, в вероятность невозможного. Дом казался мне чудом. Ведь он появился как раз в тот момент, когда я больше всего в нем нуждался. Я тотчас понял — в то самое мгновение, когда адвокат моего дядюшки позвонил мне, — что это для нас значит. Остальные имели на сей счет сомнения, причем немалые. Мы спорили несколько месяцев. Лекси — пожалуй, тут есть какая-то трагическая ирония — была единственной, кто мгновенно принял идею на ура. Труднее всего было убедить Эбби, хотя она, как никто другой из нас, нуждалась в крыше над головой, а может, как раз по этой причине — не берусь утверждать. Но даже ее в конечном итоге удалось уломать. А все потому — по крайней мере так мне кажется, — что если вы в чем-то на все сто уверены, то в конце концов сумеете убедить и других, кто почему-то еще сомневается. Я был уверен. Уверен, как никогда.