Читать книгу - "Соблазн - Хосе Карлос Сомоса"

Воспоминание о Женсе заставило меня обернуться к двери. Мне удалось разглядеть его в тусклом свете походного фонаря на соседней сцене: сидит на том же месте, лицо – кровавый студень. И хотя в эту минуту я ненавидела его сильнее, чем когда бы то ни было, я от души пожелала, чтобы он был уже мертв. Подумала, что Виктор Женс испытал запредельную боль, но, возможно, судьба Клаудии должна вызвать еще большую жалость, поскольку в ее случае речь идет о запредельном наслаждении. Боль вела и наконец привела к заключительному облегчению – смерти, а наслаждение, кажется, оставляет жить и замораживает эту жизнь в некоем растительном, парализующем, бесконечном экстазе. Чем защититься от вечного счастья? Клаудия ошибалась: небеса гораздо хуже адского пламени. Убить ее сейчас было бы актом милосердия, но я предпочла дожидаться помощи.

– Мигель выздоровеет? – спросила Вера.

– Обязательно. – Я отвела с его потного лба волосы и почувствовала, что он реагирует на мое прикосновение. Кожа его была холодной и влажной. Пульс еще ощущался, но постепенно слабел. – Ты спас мне жизнь, – шепнула я. – А теперь будешь спасать себя, слышишь? Ты не уйдешь, нет, ты не можешь этого сделать…

Про себя я чертыхнулась по адресу запаздывающей «скорой» и вдруг разревелась. Рука Веры легла мне на плечо.

– Все будет хорошо, – шепнула она.

Неожиданное чувство охватило меня, когда я взглянула на сестру, черты которой были размыты пеленой слез. Вдруг я увидела в ней взрослую женщину. Увидела ее не как свою сестру, не как девочку с лопнувшими барабанными перепонками, за которой я ухаживала в больнице после гибели наших родителей, а как подругу, как человека, которого я люблю, но кого как раз по этой причине не следует обременять своей любовью. Как независимого от меня, разумного человека, который пойдет своей дорогой, какой бы эта дорога ни оказалась. Я оберегала ее настолько, насколько это было в моих силах, но, возможно, пришла пора отпустить ее, чтобы дальше она пошла одна.

– Да, – сказала я, вытирая слезы и все еще удивляясь этой внезапной мысли. – Все будет… – Я прислушалась: завывание сирен, еще далекое, но, несомненно, это оно. Мое плохое самочувствие отчасти улетучилось, и я улыбнулась Вере. – Послушай! Слышишь? Они уже приехали! Уже…

Оглушительный грохот заставил меня умолкнуть. Мы с Верой вскрикнули одновременно.

Я обернулась и не сразу поняла, на что смотрят мои глаза.

Окровавленное существо, вздыбленное на пиках битого стекла, было похоже на не поддающийся расшифровке иероглиф.

Затем я взглянула на расколотое зеркало и, кажется, поняла.

Каким-то образом Клаудия преодолела свою неподвижность и бросилась на зеркало, разбив его, а вместе с ним и свою собственную плоть – ту жилистую плоть, которая была ее телом. Осколки стекла торчали отовсюду, кровь омыла кожу, сделав блестящим ее черный топ. Как ей это удалось? Это не могло быть исключительно триумфом ее воли. Возможно, псином бросил ее на изображение в зеркале, чтобы окончательно им овладеть?

Я этого не знала. К тому же в тот момент единственное, что имело значение, – наблюдение за тем, как это скопище костей, объединенное черной магией желания в некую фигуру, подобную человеческому телу, наклоняется, чтобы поднять один из остроконечных, размером с охотничий нож, осколков стекла, и прыгает в нашу сторону.

Я была уверена, что в ней уже не оставалось ни капли разума, который мог бы спланировать это нападение, – это был только ее псином, ставший абсолютным монархом, своеобразным Генрихом VIII, жаждущим крови и слепо ищущим тело, чтобы ее получить. И именно поэтому, резко оттолкнув свою сестру, я увидела отраженную в глазах Клаудии смерть.

Времени у меня хватило только на то, чтобы выставить вперед руки. Ее удар отбросил меня к стене, и я взвыла от боли. Правой рукой мне удалось остановить поршень, в который превратилась рука Клаудии, прежде чем острый край стекла вошел мне в горло, но это был предел моих возможностей. Левой рукой она схватила меня за волосы, дернув так, что почти вырвала их с корнем, в то время как правой с неумолимой легкостью сокрушала препятствие, какое являли собой мои тщетные усилия. Все поле зрения занимало ее лицо – жуткий череп с осколками стекла, пронзившими недвижные губы, скулы, брови, даже глазные яблоки, которые тем не менее пристально глядели на меня.

Тишина, извергаемая ее открытым ртом, была оглушительной. Чаша весов склонялась в ее пользу, и острие стеклянного ножа коснулось моей шеи. Я понимала, что умру, но тут вспыхнула последняя мысль – мимолетная, но отчетливая: может, Клаудия права и в ее слепой мести есть некая справедливость? В конце концов, все мы были подточены собственным удовольствием, все мы были наживками для самих себя. У псинома нет другого выхода: мы – только то, чего желаем. Так что я закрыла глаза и стала ждать спасительной смерти, финального наслаждения, последнего исполненного желания. Пока я ждала, раздался выстрел, и на меня брызнула плоть Клаудии – остатки ее пустых измышлений. Когда я снова смогла что-то видеть, моим глазам предстало зрелище падения ее скелетообразной фигуры с дыркой в левом виске и застывшим на лице выражением удивления. Словно диктатура псинома рухнула как раз в момент смерти, позволив ей снова стать обычной Клаудией, какой она всегда и была. А рядом я увидела перекошенное, но решительное лицо своей сестры – над дулом пистолета Мигеля, который она все еще сжимала в руке.

Помню целую толпу санитаров вокруг тела Мигеля.

Помню, что умоляла его спасти.

Помню ничто – темноту, занавесом упавшую перед глазами.