Читать книгу - "Божий мир - Александр Донских"

Возле рощи перед сеткой затормозил бокастый большой, как автобус, джип, из него вышли трое крепких мужчин. «Какие-то господа, – с необъяснимым раздражением подумал Небораков, отводя взгляд от подходивших к нему незнакомцев и прикуривая. – Видать, вон из тех барских коттеджей. Горожане чёртовые, понастроили себе тут дач-дворцов! Хотели, значит, проехать по льду? А вот дулю вам на постном масле! Будут бить, так я просто так не дамся».

Двое здоровяков, молодых, в узеньких чёрных очках, с битами за пазухой, остановились в некотором отдалении, пожёвывали и зачем-то притворялись, что отчаянно скучают. А третий подошёл к Михаилу Ильичу, грузновато-долговязый, в потёртой кожаной куртке на толстом меху, с утомлёнными впалыми глазами.

– Бог в помощь, дядя Миша. Загон для скота сварганили, что ли?

Небораков не сразу признал Наездникова-младшего – постарел человек, а помнил его желторотым, бравым пареньком, студентом сельхозинститута. Неуверенно пожал Михаил Ильич протянутую руку, посмотрел пытливо, но скользом, – каков же он, новый хозяин Набережного? У Наездникова такая же широкая, тяжёлая, как у отца, скула, такие же длинные, корневато-вязкие сильные руки, такая же сутулая осанка и косолапая, с насторожённой звероватостью походка. В одежде не модник, как и отец, но всё на нём добротное, практичное. «Не кичится богатством», – подумал Небораков, приподымаясь и уже разговаривая с Наездниковым стоя.

– Здоро́во живёшь, Сергей. Давненько тебя не видно было. Спрашиваешь про загон? Так для нас он, для людей.

– То есть?

– Шучу, шучу. Глянь – посерёдке куча мусора. Уже который год сваливают. Но теперь шиш кто проедет к запруде.

– Хорошее дело, дядя Миша. Природу надо беречь. Но сеточку, однако ж, придётся вам демонтировать или – подсобим: я вот эту земельку-то купил. Начну через неделю-другую дом строить. Окнами на запруду он будет, как у вас, дядя Миша. – Улыбнулся, и Небораков приметил, что губы у Наездникова растягивались туго, как резина. «Видать, не до улыбок и смехухочков ему в жизни». – А кто сгрузил мусор?

– Какая разница.

– Понимаю вас, можете не говорить. Сам догадываюсь, кто. Для меня разница есть: эти ханурики теперь мои работники… Летом, кстати, запруду прочищу. Буду разводить рыбу. Ребятня местная пусть купается. Ведь моё-то детство на ней прошло.

Помолчал, зачем-то окидывая взглядом рощу и холмы и слегка поднимая глаза к небу.

– Эй, человек, – крикнул Наездников своему крепышу и прищёлкнул пальцами, как в старых фильмах подзывают лакеев или официантов. – Живо смотайся в гараж и пригони сюда мужиков с лопатами и с трактором. И чтобы они до последней соринки прочистили мне лёд!

«Ишь: “мне”! Хозяин выискался», – сплюнул под ноги Небораков.

Крепыш умчался на джипе. Небораков заглянул снизу в глаза Наездникова:

– Что же тебе, Сергей, не живётся в городе? Мой сын, твой сверстник, – помнишь Максимку-то? помнишь, помнишь, вместе ведь учились в школе, – так он капитально осел в городе. На аркане в деревню не затащишь его, даже в пригородную. Чего же тебя сюда занесло? Ну, дом построить недалече от города, – понятно. Но разваленное хозяйство зачем на себя взгромождаешь? Сам знаешь, какие мы теперь работнички. Денег, по всему видно, у тебя через край, мог бы обосноваться где-нибудь в тёпленьких краях…

Михаил Ильич хотел было добавить «как мой брат», но осёкся, нарочито покашлял. «Расчирикался, однако», – ругнул он себя.

– Выгода есть, – не сразу отозвался Наездников. – Дешёвая рабочая сила мается тут без дела.

– Ишь ты: не про человека говоришь, а про силу. Дешёвую. Рабочую.

– Понимаю вашу иронию, дядя Миша.

Помолчал Наездников, прикурил, затянулся и неторопливо, нахмуренно выпускал дым.

– Не люблю я высоких слов, привык к делам. Батя мой, наверно, знаете, в своё время тоже принял разорённое хозяйство. Но при нём совхоз поднялся. Помните?

– Как же, помню, помню.

– И мне хочется что-то настоящее в жизни сделать. Да и другие времена приспели – для дел больших и серьёзных. Новый век и новое тысячелетие во-вот наступят – понимать надо!

Сильными торопливыми затяжками докурил папиросу, хотел было бросить окурок под ноги, но рука остановилась.

– Пора мне! Если кто будет мусорить возле запруды или нагадит возле неё – дайте знать. Мы теперь с вами односельчане, почти соседи: мой берег этот, ваш – тот. Да, кстати, на свинокомплекс возвращайтесь – назначу бригадиром или кем повыше. О вас люди по-доброму отзываются, и отец высоко ставил. Я помню, крепко помню!

– Поживём – увидим, – отозвался Небораков.

Слесаря и водители вместе с завгаром приехали в той же скособоченной, тряской телеге, с матами сняли одно звено сетки, чтобы попасть на лёд, и принялись расторопно загружать мусор, хотя им давно уже надо было находиться дома.

Вечером, сидя с женой у телевизора, Михаил Ильич рассуждал:

– Ишь придумал: выгода ему нужна! Увидишь, Лариса, как будет драпать отсюда этот варяг. А сетку сам я не сниму – не дождётся!..

Лариса Фёдоровна увлечённо смотрела сериал, не отзывалась, только изредка покачивала головой, чтобы не обиделся супруг.

Через несколько дней поутру в сосновой роще появились люди, сняли и скатали сетку, аккуратно сложили её возле небораковского огорода. Потом трактор расчистил снег, строители сгрузили с трейлера балок, инвентарь, строительные материалы. Михаил Ильич наблюдал за ними из окна и мысленно спорил с Наездниковым: «Другие, говоришь, времена приспели? Отцовской славы захотелось? Слепой сказал увидим, глухой сказал услышим!..»

* * *

В мае получил письмо от брата. Подивился: в кои-то веки старшой собственноручно черкнул.

«Здорово, брательник и Лариса! – с трудом разбирал Михаил Ильич закорючки своего малообразованного брата. – Думал, думал, да рискнул нацарапать вам письмецо…»

Справился Александр Ильич о здоровье, о погоде, о делах, сообщил о своём и Веры Матвеевны самочувствии, о погоде и делах, но суховато, сдержанно. В конце же письма выбилось: «Ребята, снится мне наш родной дом и Набережное. Даже запруда, вонючая, загаженная наша запруда, видится во сне: как рыбачим мы и купаемся, когда были пацанами. Уламываю Веру: давай нынешним летом снова скатаем на родину, а она шипит в ответ и чуть не отплёвывается. Собралась в какую-то Маёрку или на Маёра какого. Чертяка поймёт её. А я, ребята, призадумался: может, мне одному сорваться да нагрянуть к вам? Охота, знаете, пожить по-родственному хоть маленько, а то ведь дурь всякая по свету бродит да смертынька кружит вокруг да около…»

– Втроём-то легче заживём, – сказал Михаил Ильич жене, когда она дочитала письмо. И так можно было понять эти его слова, будто бы брат собирался приехать навсегда. Про Веру Матвеевну он не вспомнил. Почему-то не вспомнил.

Лариса Фёдоровна хотя и вспомнила о своей подруге, да промолчала. Почему-то промолчала.