Читать книгу - "Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин"

А супруги, сидевшие рядом со мной, спокойно о чем-то разговаривали! Я тут же очень вежливо попросил соседей сидеть молча. Они согласились, но через некоторое время я снова услышал их голоса. Это было невыносимо. Я огляделся и заметил, что другие как будто не обращают на них внимания. Вдруг женщина зашептала: «Черчилль, Черчилль-то какой! Смотри!» И я уже не видел фильма, видел только соседей. Они без стеснения обменивались впечатлениями, показывали руками на экран, даже заспорили между собой – короче, вели себя, как дома у телевизора.

– Да перестаньте вы наконец! – не выдержал я. – Вы же не у себя в квартире!

Они смолкли, словно оглушенные, но женщина тут же набросилась на меня:

– А вы не слушайте чужих разговоров! Развесили уши! Ему мешают!.. Садитесь на первый ряд, если плохо слышите!..

И так далее, и тому подобное. Замолчать таких не заставишь, возражать – дело пустое, а слушать противно и стыдно. К счастью, она быстро выдохлась, но радоваться было рано.

– Ты был там? – задышал вдруг мужчина мне прямо в ухо, и я услышал запах винного перегара. На экране в это время наши танки входили в Вену. – Ты там был? Нет? Ну вот, а еще кричишь. А я эту Вену брал! Понял? А ты кто такой? Где ты был? Где? Молчишь?

– Мой отец погиб в Вене, – тихо сказал я, чувствуя, что больше уже ни слова не смогу произнести – разрыдаюсь.

– Если сын такой хам, то и отец, наверно, был свинья! – сказал он, будто подвел окончательный итог, и заскрипел креслом.

Я размахнулся и наотмашь ударил его по лицу. Люди впереди обернулись и, видимо ничего не поняв, продолжали смотреть на экран.

А я уже не видел экрана, не слышал голоса диктора, трясся, как на вибростенде.

– Ну что ж, – услышал я срывающийся голос соседа. – Ты, я вижу, смелый. Но я тебя проучу. Ты меня запомнишь. Выйдем сейчас, поговорим.

Экран погас, и я встал.

– Я покажу тебе, как распускать руки! – сказал он, но в голосе его я почувствовал не силу, а власть. – Идем!

И он попытался схватить меня за рукав.

– Не трогайте!

– Я отведу тебя, куда следует!

– Почему «я» и почему «отведу»? Пойдем вместе.

У выхода рядом с нами оказался какой-то хорошо одетый человек, он вполголоса заговорил с моими соседями.

– Кто он такой? – услышал я.

– В милицию, в милицию его! – закричала женщина.

В милиции нас встретили удивленно – было около двенадцати часов ночи. И вежливо. У вошедших за мной деликатно осведомились, что случилось. Странно, почему об этом не спросили меня?

– Заберите хулигана! – топом приказа сказал мужчина. – Пусть до утра посидит.

– А что он сделал? – У лейтенанта изменилось выражение лица, и он засуетился, усаживая супругов.

– Ударил человека в кинотеатре.

– Вы спросите у него, за что я его ударил!

– Ваши документы! – Дежурный нетерпеливо протянул руку.

Я развернул и хотел показать удостоверение, но лейтенант вдруг вырвал корочки у меня из рук.

– Не надо, товарищ, – устало сказал я и тоже сел на скамью. – Вы же на работе.

– Сами распускаете руки, – он снизил тон, – а нас пытаетесь воспитывать!

– Я не воспитываю вас, но все же сначала надо выяснить, кто виноват.

– Разберемся завтра, – решил лейтенант, рассматривая мое удостоверение. – Гражданин Крыленко! К девяти часам утра быть здесь с письменным объяснением. Удостоверение останется, завтра на работу опоздаете. Все.

– Зачем хулигана отпускаете? – воскликнул мужчина.

– Никуда не денется, – сказал лейтенант. – Извините, а вы будете писать заявление?

– Да, сейчас же.

Я пошел в общежитие, думая о том, почему у этого типа не потребовали документы. Что сей сон значит? Ребята уже спали. Я выпил бутылку кефира и сел писать объяснение. Разволновался, накатал девять страниц и лег. Утром я коротко рассказал ребятам и дал почитать сочинение.

– Ну, ты даешь!.. – сказал Игорь Никифоров. – Тебя бы замполитом в армию…

Когда я сдал объяснение, меня попросили подождать минутку, но я просидел часа два. Потом провели в кабинет начальника отдела. Пожилой майор со шрамом через всю щеку глянул на меня равнодушно, как на вещь.

– Я внимательно прочел и это заявление, и ваше объяснение. Вы ничего тут не придумали? Что-то не верится. Он ведь тоже воевал. Как мог фронтовик, солдат оскорбить память солдата?

– Об этом надо у него спросить, а не у меня!

– Скажите, а как вы докажете, что не были пьяны?

– Это уж слишком, товарищ майор! Я был трезв, как пучок редиски.

Он улыбнулся одной стороной лица.

– Вы не встречались с ним раньше?

– Нет.

– И не знаете, кто это?

– Знаю, – сказал я. – Негодяй.

– Это наш новый товарищ из аппарата райисполкома.

Вон оно что! Уж этого-то я не предполагал. Это мне совсем не понравилось. Чувствовалось, что и майору не по себе. Он начал расспрашивать меня как-то неформально, вроде бы беседуя. Давно ли я в этом городе? Три года. Нет, семьей пока не обзавелся. Кто-нибудь из руководителей завода меня знает? Едва ли, сказал я, не желая говорить, что меня знает Славкин. Членом партии состоите? Да. В парткоме должны помнить.

Майор подвинул к себе телефонный аппарат. Я следил за его пальцем. Три… два… один… четыре… Партком.

– Товарищ Дзюба? Самохин беспокоит… Вы знаете коммуниста Крыленко? Да, конструктора. Нет, не как дружинника, а вообще…

По его лицу я пытался угадать, что ему говорит секретарь. Самохин долго слушал, лицо его почему-то менялось, но я не мог понять, в лучшую или в худшую сторону, только раза два он внимательно посмотрел на меня.

– Некрасиво получилось. – Он положил трубку и начал говорить совсем неожиданные слова, глядя не на меня, а на мое объяснение. – Я понимаю, вы поддались порыву и сразу в драку…

– Пощечина – это не драка! – вспыхнул я. – Это чисто символический удар. Пощечину получают подлецы!

– Вы и сейчас напрасно горячитесь, а тогда вообще все вышло по-хулигански. Надо было сдержаться и объясниться после сеанса. Он воевал и понял бы вас. А сейчас я даже не знаю, что делать. Суд? Смешно…

В заключение майор сказал, что посоветуется «тут кое с кем», и возвратил удостоверение. Я ушел на завод, и с того дня началась в моей жизни черная полоса. На работе все вроде делал – чертил, считал, бегал, следил за испытаниями узла, обмерял детали, но как-то механически, бездумно, а про себя запальчиво спорил то с тем, то с другим, то вообще с пеним бесплотным и увертливым оппонентом: он скажет так, я ему этак, он так, я этак. В уме складывалась очень важная бумага о себе, о заводе, о жизни. Ребята заметили, что я не в себе, спрашивали, отчего это у меня глаза будто с перепоя, советовали плюнуть на все и беречь здоровье. Чтоб в общежитии мне не мешали, я оставался в отделе и писал, писал, писал… Потом обернул ватманом тетрадь, в которую волей-неволей скалькировал свое состояние, и отправил ее почтой первому секретарю горкома партии Смирнову, сделав на конверте пометку: «Лично». О нем говорили, что это бывший директор нашего завода, человек дела и, кроме того, не дуб.