Читать книгу - "Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько"

Именно в тот момент я почувствовал что-то вроде Господнего откровения (как бы издевательски и дико это ни звучало!). Это был момент, в который мне захотелось жить, дышать, двигаться и говорить, смеяться, пить вино, бежать по краю моря, взлететь на дельтаплане, прыгать по веткам, как Маугли, проповедовать на улице, плыть по небу, как облако, пролиться дождем на каждый куст. И все это – одновременно, прямо сейчас, когда ее ручонки, словно какие-то электрические проводки, соединились на моем торсе и дали мощнейший электрический разряд.

Потом все прошло.

Я внимательно следил за дорогой и ни о чем таком не думал.

На въезде в город я остановился.

Она расцепила и опустила руки.

За спиной я слышал ее прерывистое дыхание.

– Чего бы ты хотела? – спросил я, не оборачиваясь, чтобы не испугать ее ни движением, ни взглядом.

– Я… хочу… есть… – послышалось в ответ.

Это простое и совершенно естественное для любого нормального человека желание охватило мою голову огнем: ОНА ХОЧЕТ ЕСТЬ.

Эта надпись засветилась перед моими глазами на черном фоне неба как заповедь Божья – на весь мир, на все времена, прошедшие и будущие.

Я кивнул, завел мотор и рванул в круглосуточный супермаркет.

На стоянке приказал ей никуда не отходить от «харлея» и, подбегая к стеклянным дверям магазина, сто раз обернулся на ходу, убеждаясь, что она сидит верхом на моей железяке, как статуя.

Внутри магазина я растерялся: что она ест?

Вспомнилось дурацкое: «Ешь ананасы, рябчиков жуй…», а еще «Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском!»

Здесь было все. И ананасы, и шампанское. Но что едят колибри? Фрукты? Пирожные? Йогурты? Клюют семечки? И чтобы все было «без ГМО»!

Хорошо я мог готовить только мясо. Взял два здоровенных бифштекса, уйму приправ и зелени. Она хотела есть – и это была не шутка.

Вышел из супермаркета и обалдел: ее на мотоцикле не было.

На мгновение у меня пропало зрение, а потом включилось с такой четкостью, что я увидел цифры на панели управления машины, стоявшей на самом краю площадки. Я отсканировал всю землю в радиусе пятидесяти метров от «харлея», пока не догадался посмотреть вниз.

Она сидела возле самого колеса с кошкой на руках.

Кошка отчаянно вжималась в нее, а она рассматривала ее с таким нежным выражением лица, что Мадонна Литта со своим младенцем работы Леонардо показалась мне надзирательницей в приюте для малолетних преступников.

Она наконец подняла глаза:

– Возьмем ее с собой?

– Не умею готовить кошек, – попробовал пошутить я.

Но она меня не поняла. Взяла кошку на руки и снова покорно уселась на мотоцикл.

Не спрашивала, куда мы поедем, не кокетничала, не задала ни одного вопроса.

Я поехал в свою квартиру на окраине города, стараясь объезжать шумные места, и поэтому мы ехали по глухим переулкам, где еще сохранились заросли сиреневых кустов и райских яблок.

Около подъезда она точно так же не спросила о том, о чем обычно спрашивают барышни, которых приглашаешь к себе «на рюмку кофе». Она молча шла за мной, держа кошку на руках, и я чувствовал себя Моисеем, который наконец довел хотя бы одну уцелевшую овцу до намеченной цели. Оставалось только накормить ее.

Дома она (так же крепко прижимая к себе кошку) прошла за мной в кухню, след в след. И это тоже было странно, поскольку другие барышни всегда интересовались содержимым моей квартиры, трогали книги, музыкальные инструменты, висевшие на стене, заглядывали в ванную, выходили на балкон или начинали поправлять макияж перед зеркалом в прихожей.

Она же села в кухне за стол и смотрела, как я вытаскиваю из пакета еду.

Увидев запакованные в пластик бифштексы, она спросила:

– Это что?

– Телятина, – ответил я.

Ее удивлению не было предела.

– Такая маленькая?

– Ну, понимаешь, это не вся телятина, это – ее самая вкусная часть, – объяснил я.

– Вы хотите сказать, что это – часть маленькой коровы? А где же вся корова?

Я чуть не расхохотался, но сдержался.

– Вся корова разобрана вот на такие маленькие части, – серьезно пояснил я, выкладывая бифштексы на доску.

Она смотрела на них, даже пальчиком коснулась.

– А что же осталось ей самой?! – убила она меня следующим вопросом.

Я оказался в тупике.

Видимо, она думает, что животные, как фруктовые деревья, отдают из себя съедобную часть и продолжают жить дальше. Но как объяснить, что это не так. Может быть, это отобьет у нее аппетит. И я спросил:

– А вам что, никогда не давали мяса?

– Дают котлеты, – сказала она. – У нас есть ферма. Там из коров, наверное, берут и молоко и мясо. Как добывают молоко – я знаю. Но как берут мясо – не видела.

Я хмыкнул и решил не объяснять, как именно проходит этот процесс. Думаю, ей бы это не понравилось.

– Как назовешь кошку? – спросил я, чтобы перевести разговор на что-то другое.

– Кошка, – сказала она.

– Это неправильно, – сказал я. – У каждого животного, которое берешь к себе, должно быть свое имя.

– А как зовут твою телятину? – спросила она.

Я закашлялся и начал что есть силы колотить по мясу молотком.

Она задумалась, глядя на кошку.

– Почему я не могу назвать ее просто Кошка? – спросила она.

– Ну если ты не знаешь других кошачьих имен, можно и так, – согласился я и предложил: – Давай накормим ее.

– А что они едят?

– Сейчас увидишь.

Я достал из холодильника кусок старой колбасы и налил в блюдечко молока.

Она с опаской опустила Кошку на пол. Та, озираясь и обнюхивая каждый следующий шаг, пошла к еде.

Пат с интересом смотрела на нее.

– У вас там и кошек нет? – озарило меня новое открытие.

– На ферме есть, – сказала она. – Но нам запрещают приближаться к ним из-за микробов…

Подрумяненные куски мяса выглядели соблазнительно.

Я разложил их по тарелкам вместе с зеленью, на каждый выдавил змейку аджики в форме смайлика, даже глазки нарисовал.

Разложил вилку и нож, помня, как ее возмутило отсутствие таких приборов в пабе, поставил перед ней стакан с салфетками.

– Мы всегда переодеваемся к ужину… – вздохнула она.

– Но ты и так прекрасно выглядишь, – успокоил я ее.

И она взялась за нож и вилку. Отрезала тонкий кусок и осторожно положила его в рот. Жуя, зажмурила глаза. Я сидел как каменный, наблюдая за выражением ее воодушевленного лица. Наконец она сказала: