Читать книгу - "В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле"

Четвертый и последний день нашего повествования начинается в замке Фиоренцина, который обычно просыпался с первыми лучами солнца. Точнее, первыми просыпались женщины; что же касается хозяина дома, заставить его расстаться с периной стоило немалых трудов. Джорджо Павони был довольно ленив и, чтобы побороть этот ужасный недостаток, поручил своей служанке стараться и поднимать его путем уговоров, поскольку силой это сделать не получалось — учитывая, что он был самым сильным и ловким в доме. Этот страшный человек мог оказать сопротивление и десяти спортсменам. Что уж говорить о двух добрых старушках и девушке, которые, даже призвав на помощь садовника и повара, не могли поднять его с постели. «Он силен, как лев!» — часто восклицали они после своих тщетных попыток. Именно поэтому бодрый старик и дал поручение служанке прибегать к уговорам всякий раз, когда оказывалось необходимым вставать рано. В этих случаях — именно такова была воля хозяина дома — старушка должна была уговорить его покинуть постель, восхваляя красоты природы и свежесть утреннего часа и перечисляя преимущества активной жизни. За эти незначительные услуги старуха не получала никакого дополнительного вознаграждения; зато Павони велел ей обращаться к нему на «ты» при оказании этих услуг; это было, разумеется, риторическое «ты»; ему казалось, что подобное прямое обращение придает бо́льшую поэтическую силу ее увещеваниям, а кроме того — создает иллюзию присутствия обольстительной сирены. Заметим, что это тыканье хозяину дома, перед которым служанка испытывала нечто вроде благоговейного ужаса, было весьма мучительным для почтительной старушки; тем не менее, она исполняла возложенную на нее обязанность со всевозможным рвением и старанием.

Согласно приказу Павони, который мог уступить во всем, но только не в строжайшем соблюдении распоряжений относительно вставания, она должна была в указанный час тихо приблизиться к алькову и, просунув сквозь занавеси свою морщинистую нерешительную рожицу с острым торчащим подбородком, сказать:

— Восстань, уж день настал! Солнце воссияло над горизонтом, машина мироздания пришла в движение, и мир готовится к добрым делам. Ты слышишь? Птицы поют на ветвях старого дерева в благоухающем смолистом саду. И рыбы во глубине вод снуют, восстав от сна (это «снуют, восстав от сна» было слишком трудным пассажем для мужественной старушки, которая всегда в этом месте спотыкалась). Восстань и ты! Селяне идут в поле и поют радостные гимны! Один ты спишь. Один ты дрыхнешь в постели, в то время как солнце светит в твое окно и призывает тебя на волю, к жизни, к радости, к любви!

Такие слова должна была говорить старушка, за исключением некоторых мелких вариантов, обусловленных временем года или погодными условиями. Так, иногда, поглядев в окно, она видоизменяла «призыв к восстанию» (как называли в замке эту речь) следующим образом:

— Восстань, уж день настал! Льет как из ведра. На улицах сплошные лужи. Дует ветер. Торговцы идут на работу под зонтиками, ругаясь как извозчики. Один ты спишь, один ты дрыхнешь, в то время как дождь стучит в твои окна… — И т.д. и т.п.

Обычно, понемногу убаюканный словами, ласкавшими слух, как сладкая музыка, Джорджо Павони открывал сначала один глаз, потом другой, улыбался новому дню и вскакивал с криком:

— К добрым делам!

Иногда он медлил, и тогда служанка, которая, как мы видели, не была лишена известной находчивости, старалась выманить его из постели лживой лестью, однако, соблюдая почтительность; она проявляла недюжинную изобретатель­ность, чтобы принудить хозяина покинуть мягкое ложе. Но в этих импровизациях у старухи нередко невольно проскальзывало «вы». Так, она могла шепнуть на ухо Павони: