Читать книгу - "Право на безумие - Аякко Стамм"

– Я в этих марках плохо разбираюсь, – ответила Нури. – Знаю, что Жигули… белая такая… со скошенным задом… у неё ещё всего две дверцы и багажник прямо в салоне… А номер запомнила легко – три шестёрки – такой трудно не запомнить.

– Теперь, когда показания моего свидетеля по поводу этого автомобиля надлежащим образом занесены в протокол суда, я надеюсь, машина и её владелец вскоре будут найдены… – прокомментировал ответ Нури Пётр Андреевич. – Но это уже будет рассмотрено в рамках другого судебного заседания… А в настоящем процессе по делу об обвинении моего подзащитного в убийстве своей супруги, по-моему, можно поставить точку. Я думаю, наивернейшее, неопровержимое доказательство его невиновности стоит сейчас перед уважаемым судом и даёт показания в качестве свидетеля. Если, конечно, у обвинения нет в запасе других доказательств, опровергающих данное, – он показал рукой на Нури. – У меня же более нет вопросов.

Берзин спокойно, держа левую руку в кармане, а правой массируя череп, направился к своему месту. В зале, сначала единичные, потом редкие, но всё более и более усиливаясь, раздались аплодисменты.

– Я требую тишины в зале! Суд ещё не окончен! – выдержав довольно приличную паузу, застучала молоточком судья. – Обвинение, у вас есть вопросы к свидетелю?

– Да, Ваша Честь, – не сразу и не вполне уверенно ответил Порфирий Петрович. Это был уже не тот Петрович, что в самом начале заседания. По всему было видно, что с генеральским мундиром он сейчас прощался надолго. Но природные бойцовские качества подталкивали его сохранить честь хотя бы этого, нынешнего.

– Скажите, свидетель, – начал он допрос, – а чем вы сможете объяснить тот факт, что бывшие на вас часики и жемчужное колье оказались впоследствии в кармане пиджака подсудимого?

– Они соскочили с меня, когда мы ссорились возле театра, – охотно, не задумываясь, отвечала Нури. – Аскольд всего лишь хотел отвезти меня домой, а я упиралась, как ненормальная дура. Со мной такое бывает… сама жалею впоследствии… но если уж шлея под мантию попала, ничего не могу с собой поделать. Такой характер… Вот ему и пришлось тащить меня в машину силой. Я сопротивлялась, он настойчиво тащил… Вот колье с часиками и потерялись. Потом, когда я убежала, Аскольд увидел и подобрал их… Я уж было распрощалась с ними, расстроилась жутко… ведь это его подарок… А он нашёл и сохранил. Спасибо тебе, Аскольд.

– Ваша Честь, если позволите маленькую ремарку, – обратился Берзин к судье. – Мой подзащитный с самого начала следствия именно так объяснял появление вышеозначенных вещественных доказательств у себя в кармане. Свидетель не могла этого знать, поскольку с материалами дела знакома не была, но только что в точности подтвердила показания моего подзащитного.

– Это ещё ничего не доказывает! Ничего не доказывает! – судорожно хватался за соломинки тонущий обвинитель. – У нас есть труп! И с этим фактом спорить невозможно! Как вы можете объяснить это, свидетель?

– Протестую, Ваша Честь, – настала очередь Петра Андреевича предъявить свой протест. – Свидетель не была очевидцем убийства и не может ничего объяснить по существу этого преступления. Она лишь имела возможность разъяснить суду, как её одежда и вещи оказались у жертвы. Что она и сделала. А откуда взялся труп, и результатом чьих преступных действий он стал – это уже дело следствия, которое к счастью ли, к несчастью, а придётся начинать сначала.

– Протест принят! – поставила точку судья.

– А вам не кажется странным, уважаемый защитник, – не сдавался Порфирий Петрович и в пылу полемики даже вышел на середину ристалища, – что все свидетели, даже сам подсудимый опознали в трупе свидетеля? – обвинитель был так увлечён отстаиванием своей поруганной чести, что не заметил сдержанный смешок в зале. – Разве, по-вашему, подсудимый не мог обознаться и перепутать жену с трупом, так же как впоследствии перепутал труп с женой?

Теперь уже ничто, даже молоточек судьи не могли остановить смеха зрителей. Фемиде пришлось изрядно постучать им, только тогда тишина постепенно восстановилась.

– Порфирий Петрович, – обратилась она к обвинителю, – вы уж выбирайте выражения, высказывайте ваши мысли яснее.

– Прошу прощения, Ваша Честь, – смутился Петрович, хотя по его бегающим глазам было заметно, что он так и не понял, что же такое несуразное сказал.

– Я могу легко разрешить сомнения обвинителя, – сидя спокойно на своём стуле, заявил адвокат. – Так как лицо жертвы было сильно обезображено кровоподтёками, то опознали в ней супругу моего подзащитного в основном по одежде и личным вещам в сумочке, да по действительному сходству фигур. Мой подзащитный, разумеется, мог бы обознаться и перепутать несчастную женщину со своей женой, если бы намеревался убить её из снайперской винтовки, на почтительном расстоянии. Но жертва была привезена к месту убийства на машине, затем изнасилована, потом избита и в конце концов удушена. Мог ли мой подзащитный, если предположить в нём убийцу, настолько лишиться зрения, чтобы не распознать подмены при столь тесном и длительном контакте с жертвой? Абсурд! Полный абсурд! Он бы даже в машину к себе её не посадил так как, по вашему же утверждению, Порфирий Петрович, в обычных обстоятельствах и мухи не обидит. Или вы уже отказываетесь от своих же слов, сказанных здесь, на суде всего несколько минут назад?

Порфирий Петрович ещё какое-то время инстинктивно сопротивлялся, но это уже было слабое сопротивление обречённого. В конце концов, он смирился с поражением, был вынужден признать себя побеждённым. Затем последовали всякие процессуальные формальности, не меняющие дела и поэтому для данного повествования вовсе не интересные.

Наконец, судья объявила перерыв и отправилась в комнату Правосудия для вынесения постановления. Зрители, обсуждая на все лады перипетии второго акта, переместились в буфет гасить возбуждение и полемический надрыв свежими бутербродами с икрой и осетринкой. Некоторые, правда, предпочли сервелат. Дамы же… ну а дамы, как повелось, поправили макияж. Зал снова опустел.

Порфирий Петрович снял китель и повесил его на спинку стула. В «тревожный» портфель на сей раз не полез, а сразу же, как был, без кефира, направился через зал к Берзину.

– Поздравляю вас, Пётр Андреевич, – проговорил он, понурив голову. – Правда, без дураков, искренне поздравляю. Вы доказали нынче всем и в первую очередь мне, что являетесь настоящим профи. На обе лопатки, Пётр Андреевич… Поздравляю… Вам, дорогой мой, не на пенсию, вам вперёд,… ввысь надобно устремиться.

– Ах, что вы, Порфирий Петрович, – заулыбался Берзин, ни разу не скрывая, что похвала сия ему приятна. – Какие у адвокатов выси? Это вам, государственным о перспективах печься нужно… А мы что? Всех денег, как говориться, не заработаешь… да и хватает мне. Пора на покой… к душе… к чему всю жизнь стремился и только-только вот сейчас приблизился. А уходить надо вовремя, с песней… Не битым же… – он наклонился поближе к прокурору и сообщил доверительно, будто в пустом зале их мог кто-то услышать. – Знаете, что я вам скажу, Порфирий Петрович, может быть, я и дело-то это выиграл только потому, что подошёл к нему не формально, с душой… потому что это моя лебединая песня.