Читать книгу - "Лето бородатых пионеров - Игорь Дьяков"

– А-а! Все равно до скончания века остался пшик, дожить бы да пожить вволю! – такое тоже приходилось слышать от одного из собеседников в электричке, бездетного, как выяснилось… Такие готовы и на отсутствие всяких перемен, и на любые радикальные перемены. Кстати сказать, ярые государственники были, как правило, зрелые многодетные мужи; сторонники сомнительных переворотов – или нетерпеливые юнцы, или люди, не обремененные грузом отцовства, не имевшие, таким образом, важнейшего опыта ответственного отношения к жизни других. Иной раз в их «пламенном революционерстве» сказывалась именно из этого факта вытекающая болезненная склонность «все переделать».

Есть в нас и «самоубийственное» начало, о котором сказано в книге Игоря Шафаревича «Социализм как явление мировой истории». Интересна ее судьба. Книга вышла в Париже много лет назад. Она снабжена изрядным аппаратом и обильно документирована. Автор – всемирно, без кавычек и комментариев, известный математик. Но, несмотря на все это, ни на Западе, ни на Востоке, ни «у них», ни «у нас» о книге не было ни звука, ни строки. Могучая система замалчивания сработала на все сто. А книга дает пищу для размышления на тему «и как один умрем в борьбе за это», а если останемся живыми, то при условии, что у нас «вместо сердца – пламенный мотор».

Проблема не столь абстрактна, каковой может показаться. Ребенок ваш приходит из школы и горячо рассказывает о гражданской войне. Глазенки горят. «А если бы ты?…» – «Я бы тоже…» «А если бы папа?» – «Я б и его…» И это вместо душеустроительного, добротолюбивого знания – окаймленное геометрическими фигурами и тригонометрическими формулами бездумие-бездушие… Юный рокер без глушителя на мопеде, но с глушителем в голове среди ночи будит многотысячный район, – нет места мысли о спящих детях, о не спящих родителях, нет мысли и о себе, даже о собственной жизни – все ему «до фени», все «по фигу»… Есть, говорят, даже молодежное движение «пофигистов»…

Старшеклассница, все прекрасно зная о разного рода последствиях, в том числе и для здоровья физического, идет на все тяжкие ради… не тряпки даже, ради вот этого самого самоубийственного самоутверждения, ради того, чтобы в день-час икс прошевелить потрескавшимися предсмертными губами: «А вот так вот!..» И уйти со злобным горьким чувством удовлетворения…

Дядечка вшил «торпеду» чуть ли не под гипнозом, но со странным удовольствием заливает ее водкой, «красиво» умирая на миру…

Женщина ради сомнительных удовольствий «свободы» идет на аборт, зная, что это – убийство, что, может быть, будет мучиться всю оставшуюся жизнь, казнить себя. Но и цель у нее – казнить себя!..

Чего здесь больше – страха перед жизнью, отчаяния, смрада «пламенного мотора» или подспудного сознания постыдности жизни, несовместимой с представлениями о добре, выработанными человеческим духом?

Или слишком затянувшееся, ставшее мучительным «знание о древе» без продвижения дальше, по неспособности из-за лени души или по невозможности из-за тщательно «расставленных» обстоятельств? Уместно вспомнить стихи одного из лучших наших поэтов Ю. Кузнецова:

Кем мы втянуты в дьявольский план? Кто народ превратил в партизан? Что ни шаг – отовсюду опасность… Гласность! – даже немые кричат, но о главном – покорно молчат. Только зубы от страха стучат… Я чихал на подобную гласность!

«Перестройка – это раздевание», – сетовал «мужик в электричке». Вот и я – только что сходил к колодцу за водой – а на нем афишка: «В видеосалоне – «Убийца в куще (Ужасы)» и «Последний девственник Америки (боевик)». Это уже в ярославской деревне, основанной еще куликовскими героями. «Комсомол лютует», как говорят местные старушки.

Безумие и бездушие провозглашаются первыми признаками «молодежности», – чем тупее, жестокосердней, бездушнее – тем «молодежнее». «Молодежные проблемы» – как правило, проблемы выбора шлака для заполнения пустот на месте старательно выхолощенной человечности.

Инфантильность поощряется через культ животных инстинктов, переходя в «изысканное» недомыслие, порой сохраняющееся до седых волос «детей XX съезда». Мужеподобные женщины и женоподобные мужчины чуть ли не лают уже с экранов. Любое возражение вызывает звериную ненависть: «надоело! допотопно! устарело! хватит!» Старшие относятся к подросткам как к инопланетянам. Побаиваются собственных детей, для которых цена человеческой жизни пала практически до нуля.

Сорокалетний отец рассказывал мне, что не ночует дома – боится, что сын зарежет (тому нужны деньги, постоянно и во все возрастающем количестве). Сыну двадцать лет. Отец советовался: «заявлять или не заявлять?» Отец – коммунист. Полная растерянность. Сын хотел в последний раз заработать денег в восьмом классе. Это было запрещено… Прозорливо, не правда ли? – раздувать культ вещей параллельно с обнищанием, дефицитом и запретом подросткам заработать. Конфронтацию на этой только почве можно «раскрутить», не выходя из кабинета. Вот только какого?

Идеальным средством для манипуляции сознанием стал телевизор – единственное «окно в мир» для многих. На фоне серых будней, наполненных нервотрепками и очередями, на фоне серых зданий и «промзон», на месте живой природы, на фоне тотальной обшарпанности быта, домашний экран представляется как бы единственным пестрым пятном, точкой, в которой человек вроде как скрепляется со всеобщей «кровеносной» системой организма, называемого обществом. Все остальное, что может и должно объединять граждан страны, – или разрушено (а вдогонку– «ату его, ату!»), или эфемерно. Остались, условно говоря, Тото Кутуньо и комиссар Катанья. Всеобщая унификация телевидением сглаживает те неровности, которые и составляют индивидуальность. Глядение до умопомешательства становится обычным явлением. Тот, что посильней, догадывается об утонченном насилии, над ним производимом. Раздражается, выделяясь и «подставляясь» под массированный удар взращенных в угаре. Он и боится своего прозрения, своей «самости», и глушит себя, гасит.

В этом смысле телеэкран можно назвать «окном с видом на запой». Разговоры вплоть до речевых оборотов, мнения вплоть до прогноза подписки или голосов на очередных выборах, – все при желании легко просчитывается, предугадывается точнее, чем прогноз погоды. А желание есть, не может не быть. Вот только у кого?

Телевидение – в руках высокопоставленных функционеров. Аппарата, как принято теперь говорить. Хватка железная. Удилища крепки, черви насажены. Но что нас-то заставляет клевать на эту наживку? Вопрос риторический. Все вкупе. И прежде всего – собственная духовная неопрятность, так скажем.

Мы коротаем дни. Мы коротаем жизни, временность которых – во внушенном нам понимании – категория не философичности, а признак никчемности, мы коротаем… уверенные к тому же, что над нами – пустота, а за гробом – зловонный тлен.

Можно ли ждать каких-либо откровений, если находишься в этом состоянии духа? Можно ли назвать такое положение случайным, если мы видим, насколько всеохватно это порабощение духа, насколько неудержима атомизация общества на отдельных растерянных, отчаявшихся, растениеобразных, агрессивных, – в общем, таких «разных, разных, разных», что временами выть от тоски хочется?