Читать книгу - "Что я любил - Сири Хустведт"

— Но ведь произведения искусства покупают единицы.

— Согласен, зато сенсация попадает в газеты, в журналы, которые мигом продаются, поднимается шум, на шум приходят коллекционеры, а у коллекционеров-то деньжата водятся. А потом все по новой, и так далее, и так далее. Вас, наверное, шокирует моя откровенность?

— Отнюдь. Просто мне кажется, что люди не настолько примитивны.

Джайлз закурил еще одну сигарету.

— А что плохого в примитиве? Мне куда противнее, когда начинается вся эта пафосная дребедень о том, какие мы все, оказывается, сложные. Кто это все выдумал про глубины подсознания, Фрейд?

— Мне кажется, о глубине человеческой природы задумывались много раньше, еще до Фрейда.

В моем голосе явственно проступал сухой академизм, я сам это слышал, но Джайлз меня очень утомил. И дело было не в его глупости, а в тоне, в бесстрастном, заученном равнодушии модуляций, от которых я устал. Джайлз смотрел на меня, как мне показалось, несколько разочарованно. Он-то старался, занимал меня разговорами, как журналистов, которые к нему приходят. Они клевали на эту удочку, думали, что он умный, а со мной этот номер не прошел.

— Я вчера разговаривал с Тини Голд, — сказал я, желая переменить тему.

— Да? Ну и как она? Я ее не видел уже несколько месяцев.

Я решил говорить начистоту:

— Она показала мне шрам на животе, ну, в форме буквы "М", и, по ее словам…

Джайлз спокойно слушал.

— По ее словам, это ваших рук дело, а Марк держал ее, чтобы она не вырвалась.

Лицо Джайлза выражало крайнюю степень изумления.

— Да что вы? Вот бедолага!

Он печально покачал головой и выпустил струю дыма.

— Тини постоянно увечит себя, режется. У нее все руки в шрамах. Сколько раз пыталась бросить, и никак. Может, ей так легче? Она мне как-то сказала, что так она чувствует себя живой.

Джайлз помолчал, стряхнул пепел с сигареты и снова затянулся:

— Каждому человеку надо чувствовать себя живым.

Он закинул ногу на ногу, и между полами халата показалось голое колено. На бритой икре проступала щетина.

У меня самого были сомнения в истинности слов Тини, но все-таки зачем ей было выдумывать такую сложную историю? Она явно не страдала избытком воображения.

Джайлз продолжал:

— Я уверен, что Марк будет мне звонить. Возможно, прямо сегодня. Если хотите, я могу поговорить с ним, скажу, что вы его разыскиваете. Пусть свяжется с вами, чтобы вы хоть знали, где он. Мне кажется, он меня послушает.

Я поднялся с кресла:

— Спасибо. Мы были бы вам очень признательны.

Джайлз тоже встал. Он улыбался, но улыбка получилась натянутой.

— Ах, мы-ы? — переспросил он, растягивая последнее слово на несколько слогов.

Я едва сдержался, но сумел ответить ровным голосом:

— Именно. Пусть позвонит либо мне, либо Вайолет.

Я повернулся и направился к выходу. В холле у меня снова разбежались глаза от несметного количества отражений, окруживших меня со всех сторон. Я увидел себя, свою голубую рубашку и защитного цвета брюки, увидел Джайлза в его ослепительно-красном кимоно, увидел кричащие краски огромной гостиной, из которой мы только что вышли, и все это дробилось и преломлялось во множестве зеркальных панелей. Сальное "мы-ы" по-прежнему звучало у меня в ушах. Я нашарил дверную ручку и повернул ее, дверь распахнулась, но вместо лифта за ней оказался узкий коридор, заканчивавшийся глухой стеной, на которой висела картина. Я ее мгновенно узнал. Билл написал этот портрет сына, когда Марку было всего два года: бешено хохочущий карапуз с абажуром на голове, абсолютно голенький, в сползшем чуть не до колен грязном переполненном подгузнике. Я застыл на месте. Мне почудилось, что малыш движется мне навстречу. Из моей груди вырвался возглас изумления.

— Вы ошиблись дверью, профессор, — раздалось у меня за спиной.

— Это же Билл, — выдохнул я.

— Да, — согласился Джайлз.

— Но каким образом эта картина оказалась здесь?

— Я ее купил.

— У кого?

— У владельца.

Не веря своим ушам, я повернулся и спросил:

— У Люсиль? Люсиль продала вам этот холст?

Для меня не было новостью, что картины переходят из рук в руки, меняют владельцев, томятся по чуланам, потом вновь появляются на свет божий. Я знал, что их продают, перепродают, воруют, уничтожают, реставрируют, когда с толком, а когда и без. Картина может выплыть в самом неподобающем месте, это я тоже знал. Но сама мысль о том, что этот холст находится здесь, была противоестественной.

— Я думаю ее использовать, — произнес Джайлз.

Он стоял ко мне почти вплотную и буквально дышал мне в ухо. Я инстинктивно дернул шеей и двинулся по коридору вперед.

— Использовать? — повторил я как завороженный.

— Вы, по-моему, уходить собирались, а, профессор? Алло, профессор!.

Джайлз явно развлекался, и стоило мне услышать насмешливые нотки в его голосе, как я совсем растерялся, смятение засасывало меня глубже и глубже. Все началось с этого его растянутого "мы-ы". Перевес, который был на моей стороне во время разговора в гостиной, растворился в темном коридоре. Слово "использовать", которое я пролепетал, прозвучало как глумление над самим собой, как брошенная себе же в лицо язвительная насмешка, и парировать ее я не мог. Перед моими глазами стоял мальчуган с портрета, охваченный диким весельем, ликующий, разбесившийся.

Я до сих не могу внятно объяснить, что в тот момент со мной происходило и в какой последовательности развивались события, помню только ощущение замкнутого пространства и ужас. Вряд ли Тедди Джайлз был способен внушать трепет, но ему удалось согнуть меня в бараний рог с помощью лишь пары вскользь брошенных фраз, за которыми лежали миры, целые миры, и, как мне казалось, в самом центре их находился Билл, живой ли, мертвый ли, — все равно. Между мной и Джайлзом шла подспудная битва за Билла, и внезапно наступившее осознание этого вылилось в панику. Я был в двух шагах от портрета, когда услышал шум воды в унитазе. Кто-то дернул ручку сливного бачка. До меня вдруг дошло, что я и раньше слышал какие-то звуки, просто портрет Марка отодвигал их на задний план. Я замер и прислушался. Рядом была дверь, за которой кого-то рвало, потом раздался сдавленный стон. Я рывком распахнул дверь. На полу, вымощенном мелкой зеленой плиткой, валялся Марк. Хватая посиневшими губами воздух, он лежал между ванной и унитазом, глаза его были закрыты. При виде этих синих губ моя паника мгновенно была забыта. Я шагнул вперед, но ноги вдруг разъехались. С трудом удерживая равновесие, я посмотрел вниз и увидел на полу лужу рвоты. Не сводя глаз с этого мертвенно-белого лица, я опустился на колени и схватил Марка за руку. Пальцы елозили по липкой холодной коже запястья, пытаясь нащупать пульс. Не оборачиваясь, я крикнул Джайлзу: