Читать книгу - "Акимуды - Виктор Ерофеев"

– Оставайтесь с нами! – улыбнулась она.

152.0

<СВЕЖАЯ РЫБА>

Лучше всех смысл вечной жизни на Северных Акимудах сформулировал, по-моему, пожилой рыбак Коля с горящим окурком в руке, уходящий перед утренней зарей в море на баркасе ловить рыбу.

– Вся рыба в раю – нелегальная!

Трактор подцепил тросом его тяжеленный баркас, который полулежал на берегу, грузовик бампером уперся в корму, и Коля, загрузившись льдом, не успев попрощаться, уплыл с напарником навстречу запретной рыбе. А как же рыбнадзор? А никак. Поймают – отстегнем. Рай на то и рай, что там со всеми можно по-человечески договориться. А как же продать эту свежую рыбу? На рынке – засветишься. Но есть особые места: на заборе перед домом, где стоит цистерна с квасом, висит надпись: «Свежая рыба». Любитель свежей рыбки идет через палисадник, у дома сидит вальяжный дядя Саша с молодыми вихрастыми мальчишками:

– Вам что? Рыбки?

Его холодильник забит свежим уловом.

153.0

Вечером мы идем на открытую веранду «Максима». Сидим пьем пиво, дико орет музыка. Молодая певица и молодой певец поют по очереди всякие шлягеры, то по-русски, то по-английски. Разговаривать невозможно. Это бич практически всех ресторанов в райских краях. Ирина призналась мне, что местные рестораторы намеренно не дают людям разговаривать: блаженные, когда говорят между собой, меньше едят, а когда танцуют – больше пьют.

Пляж целый день прочесывают торговцы с ведрами и подносами.

– Палочки, трубочки, пахлава, – выкрикивает торговка.

– Вареная кукуруза! – предлагает другая певучим голосом.

– Холодное пиво! Холодное пиво! – кричит мальчишка.

Торговля кружит между тел. Тела приподнимаются, покупают пиво.

– Креветки! Вареные креветки! – быстрым шагом идет продавец. Он утыкается в меня. Ему есть что рассказать: – Я – Александр Сергеевич! Как Пушкин, – представляется он. – Бывший шахтер. Из Донецка. Работал в шахте всю жизнь. Видел страшные картины смерти в забое. Об этом никогда не писали газеты – только когда крупные взрывы газа. А так – неосторожное обращение с техникой: отрывало ноги, руки, пополам человека перерезало. Все я видел.

– Заработок был приличный?

– Не жаловался.

– Удачи!

154.0

Базар. Жара. На столе выстроились бутылки в форме кувшинов с узким горлышком. Позади стола сидит пожилой продавец на табуретке. Вместо кепки или панамы у него – почти вызывающе – на голове для защиты от солнечного удара капустный лист. Вид нелепый, но лицо значительное, привлекательное. Пробуйте! Домашнее вино. Полусладкое. Белое и красное. Виноградарством занимался еще на земле. У него в саду растет виноград. Георгий Петрович тоже готов – прямо с ходу – рассказать историю своей земной жизни. И не только своей. У него отец был председателем совхоза в Крыму. В этой должности он встретил войну. В Крым пришли немцы. Они приказали ему продолжать работать. Но одновременно отец руководил партизанским подпольем. Много немцев убили!

– Я сам видел ребенком, – говорит Георгий Петрович, задумчиво почесывая капустный лист, – у нас дома, в комнате, загороженной шкафом, собирались по ночам люди. Как бы то ни было, отец остался жив. Но когда пришла советская армия, НКВД забрало отца за сотрудничество с оккупантами и расстреляло бы, но кто-то отца опознал – он выжил.

Я покупаю: бутылка красного крепленого вина из винограда сорта «Молдова» за рассказ о том, как чуть было «свои» не убили отца! Откуда такая легкость – рассказать о сокровенном? Человек с капустным листом предлагает сделать скидку на вино. Осторожно отказываюсь. Пробую. Можно пить.

155.0

<ФАКИР>

Под вечер – на закате – на пляже появляется факир. Он с худым голым торсом, в трусах до колен. Разложив массажный стол, он укладывает на живот простоватую на вид женщину в купальнике, набрасывается цепкими руками на ее спину, а затем начинает делать ей вытяжку ноги, отправляя ее пятку в сторону затылка. Обеспокоенная акробатическим разворотом своего не слишком гибкого тела, пациентка панически хватается рукой за трусы, которые, съехав предательски на сторону, обнажают ее заросшую светлым волосом промежность, розовые складки срамных губ, но все ее усилия вернуть трусы на место напрасны – она перестает сопротивляться и затихает, доверившись факиру. Но факир даже не замечает неловкой ситуации. Его взгляд, устремленный куда-то вдаль, приобретает бесконечное измерение. Целебную ломку материнского тела нарушает десятилетний сын.

– А что этот дядя делает с мамой? – с удивлением спрашивает он отца.

Подвыпивший коротко стриженный отец с толстой шеей начинает гоготать, но в подкорке у него, кажется, возникает ощущение, что его право на собственность жены нарушено. Он неодобрительно фыркает. Жена испытывает разочарование и, тоже неодобрительно фыркая, слезает со стола, сунув факиру в руку денежную бумажку.

Массажист – первый, кто называет мне свою фамилию: «Игнат Куроедов». Очевидно, для других фамилия – слишком государственный элемент их личности, мало пригодный для вечной жизни. Они ограничиваются именем-отчеством. Однако Куроедов – оккультный бренд, и если другие бизнесмены пляжа рассказывают автобиографии, он, как это бывает с оккультными мудрецами, немедленно начинает обращать меня в свою веру, в ход пуская такие слова, как чакры, сущности, нечисть, ангелы-хранители. Преисполненный мистической интуиции, он по собственной инициативе принимается разминать мне шею и сообщает, что кто-то постоянно ворует у меня энергию и что он должен перекрыть мне канал бесстыжего воровства. Для этого он ждет меня завтра с утра. Я достаю из кармана сигареты. И тут до меня доходит – это же тот самый Куроедов!

– Ну, как там у вас война? – застенчиво спрашивает он.

– А почему вы здесь? По заданию? – шепотом спрашиваю я.

– Клара Карловна распорядилась, – разводит он руками.

– Каким способом?

– Я отравился.

– Как?

– Да нет, не полонием – поганками! – Он внимательно посмотрел мне в глаза: – А как там Зяблик?

– Мы женимся.

Куроедов покачал головой.

– Да, кстати, – вдруг вспомнил я. – Я слышал, что вы любите лошадей.

– Люблю, – согласился Куроедов. – Тут есть одна такая, золотисто-рыжая, чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими ногами, немного поджарая, но красивая и горячая, как огонь… – Ну?

– Люблю ее издалека.

– Подождите, – задумался я, – где-то я встречал такую кобылу. Не у Тургенева ли?

– Возможно, – сказал Куроедов.

– Но где? В «Дворянском гнезде»?

– Понятия не имею. Но я слышал, что литературные лошади порой перемещаются к нам.