Читать книгу - "Эмпайр Фоллз - Ричард Руссо"

1940?!

– Что за хрень? – спросила она, прижимая свидетельство к стойке кончиком указательного пальца и мешая Матёрому Лису спрятать его в карман, что он и норовил сделать. Когда их глаза встретились, на лице его было такое же выражение, с каким он поглядывал на Хораса, играя с ним в джин и воображая, будто обвел противника вокруг пальца. – Это опечатка? – не унималась Жанин. Самое смешное, скажи он ей, что да, опечатка, она бы, скорее всего, поверила, потому что Уолт Комо никоим образом не выглядел на шестьдесят.

Жанин высмотрела его внизу, на боковой линии. Дело шло к концу первого тайма, и Уолт разговаривал с Хорасом, перемещавшим по полю длинный металлический шест с цепями. Выйти на поле – в этом был весь Уолт. Ищите его там, где его не должно быть, и обязательно найдете. В “Имперский гриль” он приходил всегда перед самым закрытием. Почему-то ему нравилось щелканье замка в двери и мысль о том, что другие люди захотят войти, да не смогут. Он крутился на табурете, поглядывая, кто там снаружи дергает за дверную ручку и, к своему огорчению, натыкается на табличку “Закрыто”. Ему в принципе чертовски нравилось понятие “инсайдер”, не в смысле “свой человек”, но “обладатель конфиденциальной информации”, и Уолт уверял, что только такими сведениями и стоит обзаводиться и что у него их столько – тонны! – сколько ни у кого нет. Наверное, поэтому, подумала Жанин, глядя на него с трибуны, он никогда этими сведениями не делится. Снабди кого-либо хотя бы самой немудреной информацией – и ты уже как бы аутсайдер.

Хорошо хоть то, что Уолт не выглядит даже на пятьдесят – возраст, который он определил для себя сегодня утром. Выглядел он лет на сорок пять максимум, немногим старше, чем Майлз и Жанин, и, полагала она, таким полтинником нельзя не гордиться. По крайней мере, сама Жанин сочла это обстоятельство воодушевляющим. Если ее будущий муж столь хорошо выглядит в пятьдесят, значит, у нее впереди железно лет десять жизни в обтягивающих джинсах и невесомых топах, и при этом никто не будет хихикать. Но шестьдесят! Шестьдесят не воодушевляли. Они источали обман, и когда она прижимала пальцем к офисной стойке свидетельство о рождении Уолта, ей пришло в голову, что ее новый брак сводится к тому, что она меняет мужчину, не способного ничего утаить, на того, кто ловко утаивает все и всегда. И Уолт не посвящает в свои секреты не только других людей, но и ее тоже.

Что он, естественно, отрицал: якобы он думал, она давно в курсе насчет его возраста. И в подкрепление своих доводов показал ей свое водительское удостоверение с той же чертовой датой.

– Разве я говорил тебе когда-нибудь, что мне пятьдесят? – вопросил он на крыльце здания суда.

В точности она не могла припомнить, когда он ей это сказал, и тем более уличить его во лжи под присягой, но Жанин и не выдумала эту хрень. Сколько раз за последний год они подшучивали над разницей в возрасте между ними в десять лет, и он только ухмылялся – Матёрый Лис! – и ни разу не поправил ее, ни разу не сказал: “У меня для тебя новость, дорогая, мы тут говорим не о десятке лет, но о двух десятках”.

– Что изменилось? – восклицал он по дороге домой, притворяясь, будто не понимает, чем она так расстроена. – Ты же знаешь, в какой я прекрасной форме. У меня тело сорокалетнего мужика. Ты сама это говорила. Так в чем проблема?

– Проблема в том, что ты солгал мне, Уолт, – ответила Жанин, сознавая, что она тоже лжет, и злясь на себя за это.

Да, она расстроилась, узнав о его вранье, но не из-за самого вранья. Расстраивалась она, потому что верила, что у нее впереди по меньшей мере лет двадцать обалденного полноценного секса и она сумеет наверстать упущенное за те двадцать лет, что была замужем за Майлзом. Но к тому времени, когда ей исполнится шестьдесят, она будет трахаться со стариком за восемьдесят либо только пытаться его раскочегарить. Вдобавок, выяснив истинный возраст Матёрого Лиса, она поняла, почему в последнее время (не постоянно, но иногда) Уолту – для коротышки хозяйство у него будь здоров, храни его Господь, – требовалась энергичная мануальная помощь, чтобы он возбудился. А что, если спустя несколько коротких лет все его шикарное добро превратится в старую рухлядь? Жанин украдкой посмотрела на мать, которой она и не заикнулась о дате рождения Уолта, представив, как заливисто расхохочется Беа. Мать была еще одним прискорбным доказательством, что Господь временами не прочь позабавиться, доводя человека до хрен знает чего.

– Если ты замерзла, почему не надеть свитер? – спросила Беа.

Жанин прихватила с собой свитер на тот случай, если ближе к вечеру похолодает, но зябко было уже сейчас.

– Видишь, Беатрис, ты сама ответила на свой вопрос. Я не замерзла.

– Да? А твои соски думают иначе.

Жанин смерила мать убийственным взглядом, прежде чем ответить; опускать глаза на свой тонкий хлопковый топ она нарочно не стала.

– Не переживай из-за моих сосков, мама, ладно? Я наслаждаюсь солнцем, согревающим мои плечи, если ты, конечно, не против. Вряд ли нам выпадет другой такой теплый денек вплоть до середины треклятого мая, так что оставь меня в покое.

Ее план, пришлось признать Жанин, был небезупречным с самого начала. Она почти ничего толком не продумала, кроме дефиле, которое – даже если бы оно состоялось в точности, как она планировала, – длилось бы не более пяти минут, а затем три битых часа в компании матери. Существует какой-то закон, описывающий подобные ситуации. Закон какого-то чего-то. Неважно, потом всплывет в памяти. Либо она позабудет, о чем думала, что ее тоже вполне устроит.

Хотя о шестидесяти вот так просто не забудешь. Жанин по опыту знала, что куда легче позабыть о тысяче вещей, которые ты хотела запомнить, чем обо одной, которую с удовольствием выветрила бы из своей головы навсегда. Она опять нашла глазами Уолта на боковой линии. Лишь сегодня утром она обнаружила, что Матёрому Лису шестьдесят, однако он уже начинал выглядеть на шестьдесят, что, конечно, полный бред, и она это понимала. Как мог человек, еще вчера не тянувший даже на пятьдесят, выглядеть сегодня на все шестьдесят только потому, что на пожелтевшей помятой бумажке проставлена соответствующая дата? Это не логично. Но когда Уолт Комо обернулся к трибуне, где сидели Жанин с матерью, и принялся им махать, Жанин видела только одно – странную выпуклость на его шее. Как она, блин, называется – горловой мешок? И почему она раньше этого не замечала?

– Кто эта женщина, что сидит вон там с Майлзом? – заинтересовалась Беа. Махавшему им Матёрому Лису она в ответ, конечно, не помахала.

– Где? – спросила Жанин.

Майлз с женщиной? Она пообещала себе не ревновать, если только с ним не Шарлин.

– Прямо напротив нас, но почти на самом верху.

Все сходится, подумала Жанин. Господь опять нажал не на ту кнопку. Кому-то по фамилии Роби понадобились места в верхнем ряду, и он отдал их Майлзу.

– Похоже, это девочка Уайтингов, – сказала Беа, пока Жанин шарила глазами по трибуне напротив в поисках человека, похожего на ее почти бывшего мужа. – Поделом тебе будет. Ты разводишься с хорошим человеком, он женится на самой богатой невесте в Центральном Мэне и живет с ней долго и счастливо, а тебе достанется горластый петушок.