Читать книгу - "ProМетро - Олег Овчинников"

Старуха говорила что-то еще, про молодость, зеленость, про жить да жить, но Лида не слышала ее.

«Какое ничтожество! – думала она. – До чего я все-таки ненавижу старость! С ее климаксом, клистиром, теплыми кальсонами и пудовыми кляссерами. С ее склерозом, бляшками в остатках мозга, варикозом вен и скрюченными артритом руками. Слава Богу, что меня минует чаша сия!»

Лида решительно протянула руку вверх, к проржавленному жестяному желобу, скрывающему под собой провода высокого напряжения. Там она выбрала самый толстый провод и коснулась его своими нежными пальцами.

Ничего не произошло, но в первый момент Лида этого не почувствовала.

А во второй – с удивлением отметила, что провод очень холодный.

– Йопрст! – негромко прокомментировала левая репа.

И Лида по инерции подумала: «Естественно, во времена, когда их обучали грамоте, в стране не было ни йогуртов, ни «йохимбе», поэтому создателям букварей было сложно проиллюстрировать букву «Й». Отсюда и йопрст».

А правый птих, то есть неотъемлемая часть триптиха, добавил:

– Ты че, не въезжаешь? Сказано же: пути на ремонте. Значит, тока нет. – И выругался, соблюдая стилистику вековой давности, то бишь через «ять».

Лида поморщилась. Не въезжаешь, не просекаешь, не петришь, не врубаешься, даже не всасываешь… Правильно говорят, что вместе с языком в человека входит идеология. Даже если этот человек – мужчина.

– У тебя, может, дома неприятности? – попыталась посочувствовать старуха. – Или бросил кто?

Лида разлепила губы, чтобы произнести:

– Нет, зачем же. Сама свалилась.

– Свалилась! – возбужденно повторил левый, скользя взглядом по Лидиным ногам. – Здесь тебе не свалка! И не лежбище сиамских котиков.

– Ну! – вторил правый. – А то устроила, понимаешь, скотоложество.

Лида снова поморщилась. Ей не нравились примитивные создания, которые о смысле слов предпочитают догадываться по их звучанию и оттого ошибочно полагают, что Холокост – что-то сродни Благовесту, хотя значение последнего слова так же упорно ускользает от них, теряясь в зыбкой дымке иудейско-православного кадила.

– Ну, может, тогда и вылезешь сама? – спросила старуха.

– Или помочь? – вызвалась левая репа.

– Спасибо, обойдусь.

Лида тяжело поднялась с земли, оправила юбку и по шпалам двинулась в сторону табло, на котором цифры 46 как раз сменились на 47.

Удивительно, но эти двое в фуражках не стали ее преследовать, даже не попытались. Хотя хотели – она не сомневалась в этом ни секунды, – хотели, хотя.

Отойдя на приличное расстояние, Лида не без труда выбралась наверх. К тому моменту, когда ее босая нога опустилась на ступеньку эскалатора, Лиде почти удалось вернуть себе спокойное расположение духа. В конце концов, она была фаталисткой и считала, что все к лучшему. Даже то, что не случилось…

Только как же она выйдет на улицу босиком? А, как-нибудь, решила Лида и в тот же миг ощутила первые признаки недомогания.

Чертова психосоматика! Вот что значит настрой: если уж организм вознамерился расстаться с жизнью, его не так-то просто переубедить.

– Ладно, хватит, – пробормотала Лида, пережидая приступ тошноты и потемнения в глазах. – Я уже не хочу!

Не хватало еще сдохнуть от самовнушения!

Лида нервно скомкала бумажку, которую все еще держала в руке и, не глядя, отбросила прочь, подальше от себя. Бумажный комок приземлился на ступеньку эскалатора несколькими метрами ниже и потащился за Лидой, словно преследуя ее.

Символический жест отречения не дал эффекта. Недомогание не только не прошло, но и многократно усугубилось. Бессознательные установки тем и интересны, что их невозможно контролировать сознанием.

– Какого?.. – попыталась спросить Лида и обессилено опустилась на медленно ползущую ступеньку. Не хватало воздуха.

– Девушка, здесь сидеть нельзя! – немедленно отреагировала дежурная, сидящая в будке у начала эскалатора. Голос ее, даже усиленный динамиком, казался неестественно слабым. – Эй, девушка!..

– Пожалуйста! – попросила Лида и подняла глаза к небу, но вместо Бога увидела нависший над головой щит с рекламой АОЗТ «Аннушка и K°», занимающегося производством и реализацией подсолнечного масла.

У пожилой женщины, глядящей на нее с плаката, было лицо судьбы. Того самого «фатума», не будь которого, несчастным русским фаталистам пришлось бы именовать себя «судьбоверами».

«Как же я так нелепо… – успела подумать Лида. – И даже без записки…»

У нее еще хватило сил, чтобы сделать последний шаг и сойти с движущейся дорожки, но тут сознание окончательно покинуло ее и вознеслось в немыслимую высь, оставив свою бывшую хозяйку валяться в жалком одиночестве на истоптанном мраморном полу.

Подобно водам ручья, выбрасывающим бумажный пароходик на канализационную решетку, прежде чем обрушиться в темноту колодца, течение эскалатора вынесло наверх маленький скомканный листочек и вложило его в безжизненную девичью ладонь.

Если бы кто-нибудь удосужился взять листок в руки и разгладить, его глазам явилась бы следующая запись:

«Mon cher Paul,

Quand tu liras cette note, je ne serai pas dejа а vivant…»

Впрочем, в своем французском Лида не была до конца уверена.

ЭПИ(тафия)ЛОГ.

И. Валерьев. Обреченный на память.

(рассказ, не вошедший ни в один сборник)

– За такие деньги – катись на метро, – грубо отшил Павла пожилой водитель. – Тем более, так быстрее выйдет.

Он резко захлопнул дверцу, так что Павел едва успел спасти пальцы от защемления, и стронул с места на такой скорости, которая, с учетом марки и возраста машины, могла бы считаться второй космической.

Инверсионный след его запорожца долго еще висел в промерзшем воздухе, не рассеиваясь.

«Ну и как я теперь?» – в отчаянье подумал Павел. Он ссыпал ненавистную мелочь обратно в карман и с тоскою задрал голову. Не с целью повыть на Луну, которая, кстати сказать, была не видна этой ночью, а чтобы еще раз взглянуть на часы на столбе… и еще раз понадеяться, что те безбожно спешат. Но нет, на его наручных электронных было столько же, 00:32.

Куда подевались все машины? Здесь, практически в центре Москвы, и теперь, когда, в сущности, еще совсем не поздно. Вот через 16 минут и вправду станет поздно, но сейчас-то, сейчас…

Наконец из-за поворота вывернула желтая «Волга», и Павел дважды поздравил себя с удачей: первый раз – когда разглядел черно-белые шашечки на крыше, а второй – когда из-за лобового стекла ему подмигнул зеленый огонек. Это был цвет надежды.

Голосовать он стал обеими руками, как на древнем партийном собрании. Машина чуть резче, чем следовало, подрулила к бордюру и обосновалась на нем передним правым колесом. Таксист оказался хмурым и тучным как серое ноябрьское небо, лишь отчасти подсвеченное снизу огнем городских фонарей. Старый, уже заживающий синяк под его левым глазом лишь подчеркивал это сходство. Вдобавок, таксист был основательно пьян.