Читать книгу - "Обрученные с Югом - Пэт Конрой"

— Я же говорила тебе, Айк. Я тоже не знаю. И Тревор не знает, — заявляет Шеба, чем очень нас удивляет.

— Итак, сегодня вечером, Шеба По, ты раскроешь перед нами все карты. Выложишь все до одной, — говорит Айк. — Я не против того, чтобы умереть за тебя. Но я имею право знать, почему мне приходится это делать, черт подери!

Вечером Шеба располагается в центре роскошной спальни, которая занимает весь верхний этаж. Тут есть и гостевая зона, очень нарядная, с мягкими коврами, множеством подушек и удобными креслами, этакое сказочное царство лени. Женщины утопают в креслах и кажутся крошечными — все, кроме Фрейзер, которая сидит рядом с Найлзом. Мы с Молли сидим чуть в стороне, делая вид, что мы как бы сами по себе.

— Мы с Тревором не знаем, где и когда мы родились, — начинает Шеба.

— У тебя есть свидетельство о рождении?

— Даже несколько. В одном значится, что меня зовут Каролин Эббот, а моего брата-близнеца Чарльз Ларсон Эббот и родились мы в Сент-Луисе. В другом — что мы родились в Сан-Антонио. Даты рождения, правда, в этих двух совпадают.

— А отец? — спрашивает Айк.

— Он менял имя и род занятий каждый раз, когда мы переезжали.

— Господи, почему? — спрашивает Молли.

— Не имею ни малейшего понятия. Когда переезжаешь каждый год, постоянно меняешь города, когда вокруг одни чужие и незнакомые люди, все путается в голове, во всем начинаешь сомневаться. Когда мы жили в Шайенне, штат Вайоминг, отца звали доктор Боб Марчезе. Он говорил с итальянским акцентом и целый год изображал ветеринара, который специализируется на крупном рогатом скоте. В Питтсбурге он называл себя Пьер Ла Давид и торговал «ягуарами». В Стоктоне, штат Калифорния, он был страховым агентом. Я даже не уверена, что мое настоящее имя — Шеба По. Тревор как-то сказал, что нашел штук пять фальшивых свидетельств о нашем рождении и три отцовских паспорта на три разные фамилии. Ни в одном из них не фигурировала фамилия По.

— А матери ты не задавала вопросов? — спрашивает Фрейзер.

— Старалась не задавать. То, что нам казалось непонятным, для нее было кошмаром. Когда мы подросли и начали что-то понимать, то нам сразу стало ясно: она боится отца. К тому времени мы уже, конечно, знали, что у нее есть на то причины.

— Он бил ее? — спрашивает Айк.

— Бить не бил, но выдумывал тысячу разных способов помучить. Иногда, например, не давал денег на еду. Селились мы всегда в сельской местности, вокруг ни души. Ни радио, ни телевизора, ни соседей, ни автомобилей. Отец был единственной нитью, которая связывала нас с миром.

— Перестань, перестань, перестань! Это все бред какой-то! — кричит Фрейзер. — Так не бывает! Что ты нам рассказываешь! Так люди не живут, такого в Америке быть не может! А куда смотрели твои бабушки, дедушки, тети, дяди? Что они говорили, когда приезжали в гости?

— Бабушки? Дедушки? Тети? Дяди? Если они и были, Фрейзер, дорогая, я их в глаза не видела. Неужели ты думаешь, что я не мечтала о них миллион раз? Неужели ты думаешь, я не мечтала, как они приедут и спасут нас? А потом я мечтала, что они посмотрят мой фильм и скажут: «Ну и ну! Ай да Шеба! Вышла в люди!» Но что, если эти гипотетические родственники знать не знают ни о каких близнецах по имени Шеба и Тревор? Что, если для них мы Мэри и Билл Робертс из Буффало, штат Нью-Йорк? Что, если наша мама влюбилась в нашего папу и сбежала из дома? Вариантов может быть множество, Фрейзер, а если ты считаешь, что возможен только один, то это твоя проблема.

— Это не моя проблема, — отвечает Фрейзер. — Это мое счастье, что я знаю, кто мои родители, кто мои предки и где они жили последние триста лет. Стабильность — самое большое богатство, которое я вынесла из детства, и хочу передать его своим детям.

— Что касается второй половины предков твоих детей, о них ты ничего не знаешь. Ведь твои дети и мои тоже, — вмешивается Найлз. — Среди их предков наверняка есть и жители гор, и контрабандисты. В родословной наших детей не меньше белых пятен, чем у Шебы и Тревора. Моя мать кого-то порезала ножом, за это ее с бабушкой посадили в тюрьму. Это то немногое, что я знаю наверняка.

— История печальная, но она не имеет никакого отношения к нашим детям, — упорствует Фрейзер.

— Эта история имеет самое прямое отношение к нашим детям. Просто они ее пока не знают.

— Я позабочусь о том, чтобы они никогда не узнали о твоем прошлом.

— Мое прошлое настигнет их, — отвечает Найлз. — Потому что оно влияет на настоящее.

— Это на Старлу оно повлияло, — соглашается Фрейзер. — Но тебя-то я защитила от него.

— От прошлого невозможно защититься, — говорю я.

Айк поднимает руку, жестом показывая, чтобы мы прекратили спор.

— Сейчас речь идет о Шебе. О ее брате. И об их отце. Мы пытаемся разобраться в ее прошлом. Обо всей прочей дребедени поговорим, когда вернемся в Чарлстон.

— А что значит улыбающаяся рожица? — спрашивает Молли. — Откуда она взялась? Я не понимаю, почему твой отец именно ее выбрал вместо автографа.

— Когда я была маленькой, мне очень нравились улыбающиеся лица, — пожимает плечами Шеба. — Денег у нас не было, и я вырезала улыбающиеся лица из газет и журналов. Я находила их везде — на фантиках, на лентах и шариках — и коллекционировала. Отец одобрял только одно хобби — игру на фортепиано. Это он научил нас с Тревором играть. Честно говоря, для нас отец был центром вселенной. И вот однажды я пришла из школы домой, а он нарисовал на всех улыбающихся лицах из моей коллекции красную слезу. Взял у матери красный лак для ногтей и нарисовал. К этому моменту все уже вышло наружу. И мама собиралась с нами бежать.

— Что вышло наружу? — спрашивает Молли.

— То, чем он занимался со мной и с Тревором. Сначала с Тревором. Я решила, что мальчики нравятся ему больше девочек, но потом оказалось, что он имеет вкус и к тем и к другим.

— Все, хватит! — кричит Фрейзер. — Я не собираюсь делать вид, что намерена слушать дальше. Вы все, наверное, согласны со мной?

Тишину можно измерять маленькими глотками, а можно трехлитровыми бутылями. Наступившая после слов Фрейзер тишина длится так долго, что та чувствует: ее осуждают, она осталась в одиночестве. Ее глаза сверкают, как у львицы, почуявшей запах гиен, которые угрожают ее выводку. Признания Шебы на всех производят тяжелое впечатление, но от знаменитого самообладания Фрейзер они не оставляют и следа. В той сложной композиции, которую долгие годы дружбы придали нашим взаимоотношениям, Фрейзер всегда занимала первое место по уравновешенности. Она всегда сохраняла спокойствие и держалась молодцом, какие бы грозы ни сотрясали атмосферу вокруг. Больно было видеть, как ее устойчивый мир рушится на глазах.

— Найлз, ты идешь со мной? — спрашивает Фрейзер. — С меня довольно. Я ухожу к себе. Все остальное могу дорисовать своим воображением.

— Я хочу остаться до конца, — мягко говорит Найлз. — Нам всем нужно разобраться с прошлым, особенно Шебе.