Читать книгу - "Жы-Шы - Сергей Четверухин"

Ксилофонов спускается ко мне на ресепшн редакции своего влиятельного еженедельника, объяснив по телефону, что «выбраться в заведение – никак, сдаем номер, ночуем в офисе, пропадаем в трезвости…»

– Смотри! – он грозит мне пальцем, передавая флэшку, – не дай бог узнаю, что хоть одну фотку слил конкурентам!

– Работай спокойно, Боря. Только для личного пользования. – С этими словами я вручаю ему газетный сверток с бутылочкой дымчатого сингл молта, – возьми, в знак профессиональной солидарности с заложниками производственного графика.

Ксилофонов плывет в кошачьей улыбке и провожает меня воздушным поцелуем.

Дома меня ждет посылка. Консьерж передает пухлый пакет, перетянутый скотчем, набитый бумагой на ощупь.

– Передала симпатичная женщина. Не представилась, но оставила записку.

В лифте разворачиваю записку. Всего несколько строчек, выведенных аккуратным почерком:

«Здравствуйте. Меня зовут Дарья, я двоюродная сестра Славы. Разбирала его имущество и наткнулась на эти письма. Подумала, что они могут быть интересны его друзьям, но мне посоветовали передать их вам. Спасибо».

Вот и все. Снова вопросы. Кто посоветовал передать мне письма Славы, с которым я общался единственный раз в жизни и то – при помощи кулаков. Зачем посоветовали передать письма именно мне?

Войдя в квартиру, первым делом забрасываю рыбу в кормушку оголодавшему Сириусу, который пытается протереть мне дырку на джинсах, намекая на затянувшееся отсутствие хозяина в его кошачьей жизни. Взвешиваю в руке пакет, разрезаю скотч, но, вспомнив, как долго продирался скозь дневниковые записи рок-звезды, откладываю пакет в сторону. Сейчас есть дело поважнее. Сливаю диск Ксилофонова в комп, включаю с умеренной громкостью mp3 «Psychic TV» и погружаюсь в визионерский транс. Что же такого в этих снимках? Да ничего особенного. Обстановка студии, которую Ксилофонов снимал далеко не так дотошно, как я. На каждом снимке – будни вещей, которые как будто еще не осознали, что лишились своего владельца. Я не чувствую в них ни тревоги, ни паники. Хозяин просто вышел в магазин, вот-вот вернется… Музыкальные инструменты – повсюду, гитары на стойках, микрофоны рядом с комбиками, саксофон в черном кофре, бубен – на барной стойке. Инструменты и посуда – вот повседневный инвентарь любого музыканта. По студии Гвидо разбросаны пластиковые тарелки и – ни одного пластикового стакана. Пить здесь предпочитали из стекла, раскрашенного всевозможной сувенирной символикой. Гастрольные трофеи. Табуреты, табуреты, табуреты… Десятки компакт-дисков, большинство – в мусорной корзине… Рутинный продюсерский труд. Концертные афиши на стенах, постеры волосатых героев далеко не моего поколения… Потертая обивка бильярдного стола, компьютеры, все как один – «Маки». На полочках – многочисленные статуэтки, в большинстве – наградные. Премии MTV, МУЗ-ТВ, Золотой Граммофон, еще какие-то побрякушки, которые нынче в Москве пачками вручают всем мало-мальски примелькавшимся мордашкам… Лишь бы почтили присутствием церемонию вручения. Проходит час, я всматриваюсь в снимки, выхватывая мельчайшие детали, заглядывая в затемненные уголки, фокусируя и выводя в расфокус зрение, но по-прежнему ничего не понимаю. Сириус тактично уснул на пледе, разбросав по шерсти когтистые лапы, как иглы хвойного дерева. Psychic TV надоел, меняю на Muslimgauze. Открываю в компьютере фотосъемку интервью с Гвидо. Сразу становится веселее. Кадр оживляет присутствие человеческого лица. Это лицо сильного, харизматичного, противоречивого, волевого человека. Человека, который предпочитал действие и не боялся ошибаться. Как психоаналитик-стажер, я пытаюсь через лицо Гвидо всмотреться в глубины его характера, угадать его желания, тайны, привычки, страхи, сексуальные повадки. И незаметно включаюсь в мысленный диалог с ним. Впрочем, больше это похоже на вечер вопросов без ответов:

– Почему же ты убил Славу? За то, что он побил тебя? Не смог простить мордобой? Действительно, несправедливо, кукла не может стучать кулаками по физиономии кукловода… А может, ты ревновал к нему? Белку? Или, он напоминал тебе самого тебя в юности? Такого тебя, которого ты больше не хотел знать?

Стоп! Фокусируюсь. Вот единственный кадр, на котором нет Гвидо, а крупно снята Белла, журналистка… Она попросила щелкнуть, чтобы у нее что-то осталось на память об этом интервью. За спиной у Беллы – полка с наградными трофеями продюсера. Кажется, их там больше, чем я только что видел на съемке Ксилофонова. Я увеличиваю это место в кадре, параллельно открываю фото из ксилофоновской папки, тоже увеличиваю… Точно! На фото, сделанном во время интервью, – на одну статуэтку больше. Увеличиваю… Еще увеличиваю… В таком увеличении она выглядит немного расплывчато, но я могу угадать очертания еловой ветви, сантиметров в десять высотой, отлитой из какого-то металла и укрепленной в миниатюрный кубический постамент. Значит, во время интервью статуэтка была, а после смерти Гвидо – исчезла. Знак? Или случайное совпадение? Я даже начинаю чесаться, до того мне кажется, что я уже видел эту ветку раньше. Не здесь, не в студии… Где? Где? Вспомнил! Меня прошибает пот, но уже не от страха и не от груза ответственности, а от охотничьего возбуждения. Примерно так же радостно я потел, лежа с Лейлой в кустах в Александровском саду, где разбили пикник Бьорк и ее новый бойфренд. Тогда я стал первым фотографом в мире, заснявшим их вместе. Получил кучу денег от известной лондонской газеты. Сейчас я потею, потому что в моей голове все сразу встает по местам. Это еловая веточка – наколка. Татуировка на руке Белкиного дяди. Антон, как его по отчеству? Я перестаю чесаться. Еловая ветка, которая у Гвидо стоит на полке, а у дяди татуирована на запястье. Еловая ветка, которая пропадает из студии Гвидо сразу после его смерти, которая, я теперь уверен, была убийством. И еще… я вспоминаю фразу, которую Белкин дядя бросил в кабинете у Ройзмана на вопрос последнего о полномочиях Гвидо: «А вы спросите его. Попробуйте… Он возражать не будет»…

Ройзман берет трубку после пятнадцатого гудка и вместо приветствия обзывает меня бессовестной скотиной. У него с утра слушания в суде, а я посмел разбудить в полвторого ночи. После такой прелюдии я трачу не меньше тысячи слов, чтобы убедить дать мне его. Номер телефона Белкиного дяди. Ройзман обзывает меня глупцом, неудачником, зарвавшимся мальчишкой, говорит, что я потерял страх, что я пожалею, что мне поджарят пятки… Наконец, сдавшись, он диктует мне цифры.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить скачущее галопом сердце, и набираю номер. Трубку берут сразу. Глухой, бесстрастный голос тихо произносит:

– Да… Я слушаю.

– Извините за поздний звонок… Это – фотограф Агеев. Мы виделись с вами в отделении милиции и вчера у Ройзмана… Я – друг Белки. Антон… не помню вашего отчества…

– Антон Афонович… Я слушаю.

Я набираю полные легкие воздуха, но выдыхаю почти шепотом:

– Скажите, почему вы убили Гвидо?