Читать книгу - "Золотые времена - Александр Силецкий"

А ребятишки из кишок наделали ужасно непристойные надутые колбаски и своих сестер по вечерам пугали, так что те потом ни пукнуть, ни пописать не могли и на уроках в школе сочинения писали на одну-единственную тему: «Целомудрие – бывает же такое!..»

Им за это ставили колы, ремнем пороли, за волосы драли где придется, ну, и вообще…

Меж тем всю мебель растащили, а когда не стало в доме ничего, то вспомнили, что есть еще нетронутый топчан, и мигом сволокли его во двор.

Там человека по имени Хи, не церемонясь, сбросили под старый куст, как никому не нужный мусор, и убежали вместе с топчаном.

Еще ругались по дороге…

Темпераментные люди!

Вот лежит человек по имени Хи, как никому не нужный мусор, и видит, что и впрямь – лежит он под большим кустом, в углу двора.

И небо высоко над головою, и трава – пощупать можно, и солнце пригревает, и кузнечики поют…

Короче, сказочная красота!

И помереть теперь не грех.

Радуется Хи – до слез – и то ли тихо шепчет, то ли стонет:

– До чего же хорошо, когда на свете есть друзья! Ведь не оставили в последний час, пришли, исполнили желание мое… Какое благородство! Настоящие друзья.

И отлетела душа человека по имени Хи – такая маленькая, чистенькая, благодарная – и прикорнула на ветвях.

Под вечер куст зацвел – один бутон раскрылся, и цветок благоухал всю ночь, до самого утра, пока его не сорвала девчонка, торопившаяся в школу, чтобы написать там сочинение на тему: «Целомудрие – бывает же такое!..»

Истинно, прекрасен наш союз!..

3. «Как мимолетное виденье…»

Жил человек по имени Цы. У него был брат – по имени Чикуша.

Они были близнецы однояйцовые, хоть и совсем разноутробные.

И сами постоянно страшно удивлялись, как это могло случиться.

Оттого они друг друга ненавидели, причину видя в расхождении высоких жизненных соображений.

С детства мордовались, вот какие братья.

Их всем ставили в пример.

Человек по имени Цы мечтал писать, как Гоголь.

Его брат Чикуша писать вовсе не хотел, но, напротив, всё передавал изустно.

Где-то он работал по секрету.

И частенько: на кого из сочиняющих посмотрит – тот и пропадет.

Таких, как брат Чикуша, иногда в народе называют – «экстрасенсы».

Этот был не экстрасенс – бери повыше.

Человек по имени Цы своего брата Чикушу только «сволочью» и звал.

А тот, надо признать, по-родственному и без предрассудков – откликался.

Был воспитан хорошо.

Всю уборную обклеил сплошь портретами Морозова Павлуши – давнего героя своих детских снов, когда и энурез, и онанизм – в нечаянную радость…

Так они и жили.

Чрезвычайно интересно.

Вот раз прознал Чикуша, что человек по имени Цы вознамерился писать, как Гоголь, и говорит:

– Ты что? Ты враг народный? Всякие сатиры?

– Нет, – отвечает важно Цы, – я людям уши и глаза на правду буду открывать.

Уселся, значит, за обеденный стол и на листе бумаги написал: «Я помню…»

И задумался, бедняга.

Мыслей много, да ведь какую за какой поставить?! Страшная проблема.

Чикуша увидал, что накорябал Цы, и испугался.

– Эй, – кричит, – ты так не начинай! Ведь коли каждый – вспоминать начнет…

– А я не каждый. Я – как Гоголь, – возражает Цы. – Я по-большому. Чтобы на века осталось. Только вот не знаю, как продолжить.

Десять раз «Я помню» написал, и – стоп машина: дальше что-то жуткое выходит.

Гоголю такое и не снилось.

Ну, не выдержал Чикуша этой пытки и, где надо, устно изложил. Мол, брат он мне, но сущий враг.

И взяли темной ночью человека по имени Цы со всеми потрохами.

И судили – как врага, который постоянно хочет вспомнить самый вред.

А ничего пока не пишет, оттого что этот вред по капле собирает – тайно и в укромных уголках.

Вот судили, значит, Цы, но обошлись по-доброму: приговорили руки отрубить.

Чтоб лишнего к «Я помню» сдуру не писал. Чтоб был ему урок.

А человек по имени Цы, ну, такой простодушный, ничегошеньки не понял. Решил, что это – в наказание за всех облапанных им баб.

– Эх, надо б тебе пенсию отхлопотать, – заботится Чикуша. – Куда же ты теперь, калечный?!.

– А зачем? – не понимает Цы. – На гонорары буду жить. Как Гоголь.

Взял – и научился он писать ногами.

Очень даже ловко на машинке начал стукать – всеми пальцами, как пианист, вслепую, а пятками каретку двигал и интервалы отбивал.

Так наловчился вскоре, что печатать мог, и не снимаючи носков.

Вот только после этого воняло…

Но человек по имени Цы искусство свое никому не показывал, а к тому, что носочки смердят, был приучен с розового детства.

Ног никогда не мыл.

Считал, что Гоголь – тоже так…

Ну, не вытерпел Чикуша этой пытки и, где надо, снова устно изложил.

Мол, брат он мне, калека, но ведь сущий враг. К тому же и садист.

И взяли, как водится, человека по имени Цы со всеми потрохами – с машинкой, с носками и с листком бумаги, на котором было отпечатано: «Я помню…». А дальше, по обыкновенью – ничего.

Всё, бедолага, размышлял…

Был снова суд и так решил: Цы надо ноги отрубить. А то ведь черт-те что, глядишь, припомнит!

Вот стал человек по имени Цы жить теперь без рук и без ног.

Хорошо ему стало: конечности не мешают, катайся себе, куда захочешь.

Как Гоголь в тарантасе.

Только вот до Рима вряд ли выйдет. Визу не дадут.

– Бедный ты мой братик, – говорит ему Чикуша огорченно. – Как же я теперь с тобой намаюсь! Ты ж теперь сам и покакать не мастак – держать придется на руках, чтоб в унитаз не провалился.

А человек по имени Цы, ну, такой простодушный, ничегошеньки опять не понял.

– Ничего, – говорит, – это даже хорошо. Трудней с писаньем – лаконичней стиль!

И приноровился он в зубах держать фломастер и им безжалостно царапать по бумаге.

Написал-таки в конце концов: «Я помню…». И задумался, как прежде.

Мыслей даже еще больше, а проблема та же: совладай-ка с ними, изловчись!..

Вот смотрит Чикуша на это издевательство – и на глазах звереет.