Читать книгу - "Комната с привидениями - Чарльз Диккенс"

Мама и Лиззи. Не знаю, когда успели они вернуться, но они вернулись и, как мнилось мне, на этот раз вернулись не в мои мысли, но прямо сюда, в трюм брига, живые и реальные.

Да, какие сомнения: это была Лиззи, легкомысленная, как всегда, и к тому же смеялась надо мной. Смеялась! А почему бы и нет? Кто упрекнет Лиззи за то, что она решила, будто ее брат напился и валяется мертвецки пьяный в подвале среди бочонков с пивом? Спокойнее! Вот она уже плачет: вьется кругом и кругом в каком-то яростном тумане, простирает ко мне руки, зовет на помощь… все слабее и слабее, как плеск ялика по воде. Исчезла! Сгорела в яростном мареве. Мареве? Огне? Нет, это не то и не другое. Этот свет исходит от матушки — матушка вяжет, и на концах ее пальцев горят десять огненных точек, а вокруг лица вместо обычных седых буклей висят мотки фитиля. Матушка сидит в своем старом уютном кресле, а со спинки кресла свисают две проворные длинные руки лоцмана, и из них все сыплется и сыплется порох. Нет ни пороха, ни матушки, ни кресла — лишь лицо лоцмана, раскаленное докрасна, точно солнце среди яростного марева, завернувшееся в это марево, бегающее взад и вперед по фитилю в облачке этого марева, вращающееся тысячу раз в минуту в облачке этого марева, непрестанно уменьшающееся до размеров одной едва различимой точки. И эта точка внезапно метнулась мне в голову, а потом — лишь огонь и марево: ни слуха, ни зрения, ни мыслей, ни чувств; бриг, море, я сам, весь мир — все разом исчезло.

О том, что было дальше, я ничего не знаю и ничего не помню до тех самых пор, пока не очнулся в удобной кровати. По бокам сидели два дюжих и проворных молодца навроде меня самого, а в изголовье постели стоял, наблюдая за мной, какой-то джентльмен. Было около семи утра. Мой сон (или то, что казалось мне сном) длился более восьми месяцев. Я находился среди соотечественников на острове Тринидад, молодцы, что сидели у кровати, были санитарами, а джентльмен в изголовье — врачом. Что говорил и что делал на протяжении этих восьми месяцев, я так и не узнал и никогда не узнаю. Я проснулся после долгого-предолгого сна — вот и все, что мне известно.

Лишь через два месяца доктор счел, что мне уже можно услышать ответы на вопросы, которыми я беспрестанно его засыпал.

Как я и предполагал, бриг встал на якорь в довольно безлюдной части побережья, где испанцы могли не опасаться нежданной помехи, пока под покровом ночи будут выполнять свою убийственную работу. Мое спасение пришло не с берега, а с моря. Некий американский корабль, угодивший в штиль неподалеку от материка, на рассвете случайно проплывал мимо брига, и капитан, из-за безветрия располагавший уймой свободного времени, увидев судно, вставшее на якорь там, где не было никаких видимых причин для остановки, послал лодку с матросами во главе со своим помощником посмотреть, что там, и доложить об увиденном. Высадившись со своей командой на палубу и обнаружив, что бриг пуст, помощник капитана заметил вдруг мерцание свечи сквозь щель над люком. Когда же он спустился в трюм, пламя было уже на волосок от фитиля, и если бы ему не хватило ума и присутствия духа предварительно рассечь фитиль пополам, то он и все его матросы взлетели бы на воздух вместе со мной. Фитиль занялся и вспыхнул шипящим красным огнем в тот самый миг, когда тушили свечу, и, если бы он не был отрезан от пороховой бочки, один Бог знает, чем это могло бы закончиться.

О том, что же сталось с испанскими пиратами и лоцманом, я с того самого дня так ничего и не слышал. Что же до брига, то янки отвезли его (и меня) на Тринидад в качестве трофея. Меня же высадили на берег в том самом состоянии, в каком сняли с брига.

Но, пожалуйста, не забывайте, что дело это было очень уже давно и с тех пор я, как имел уже честь вам заявить, благополучно и окончательно исцелился. Благословение Господу, я в порядке, в совершенном порядке, сами видите: просто слегка разволновался, рассказывая эту историю, — немного разволновался, только и всего.

Призрак комнаты мастера Б

Вот и настал мой черед делиться впечатлениями, и, как говорят французы, я «взял слово» и начал:

— Едва обосновавшись в треугольной мансарде, получившей столь своеобразную репутацию, мыслями я естественным образом обратился к мастеру Б. Домыслы мои на его счет были неспокойны и многообразны. Интересно, какое имя скрывается за литерой Б: Бенджамин, Биссекстиль (если он родился в високосный год[10]), Бартоломью или Билл? А может, это и не имя вовсе, а фамилия, как то: Бакстер, Блэк, Браун, Баркер, Буггинс, Бакер или Берд. Или же он был подкидышем и его нарекли просто «Б». Если он был отважным мальчиком и Б обозначало «Бритт», или «Бык». Возможно, он состоял в родстве с той знаменитой дамой, что озарила мои младенческие годы, и в его жилах текла кровь знаменитой Бабушки-сказочницы?

Я буквально измучил себя подобными бесплодными размышлениями, расцветил этой загадочной буквой все вещи и события, связанные с покойным: возможно, он одевался в Бежевое, носил Ботинки (ведь не ходил же, в конце-то концов, Босиком!), был Благонравным мальчиком, читал Библию, отличался в Беге, прославился среди одноклассников как Боксер, а может, приходилось ему в годы Беспечного детства Без устали Бить Бокалы в Богноре, Бангоре, Борнмуте, Брайтоне или Бродстейрсе, точно Бойкая Бита.

Итак, с самого первого мгновения меня преследовала буква Б.

Вскоре я заметил, что мне против ожиданий не снится ни единого сна ни про самого мастера Б, ни про что-либо ему принадлежавшее, зато, едва проснувшись, в любой час ночи, я тотчас принимался думать о нем, теряясь в попытках привязать этот инициал к чему-то такому, что идеально ему бы подходило и на чем бы он прочно заякорился и, наконец, угомонился.

Таким образом я промыкался в комнате мастера Б. шесть ночей кряду, как вдруг начал замечать, что дело нечисто.

Первый признак этого обнаружился ранним утром, когда уже рассвело, но день еще не разгорелся. Я брился перед зеркалом и внезапно, к своему ужасу и недоумению, узрел, что это вовсе не я — мне уже за пятьдесят! — а какой-то мальчуган. Неужели