Читать книгу - "Винтики эпохи. Невыдуманные истории - Антонина Шнайдер-Стремякова"

И вот уже сидят они в поезде «Берлин-Прага». Дорога тянется вдоль реки. Змейкой, кольцами, мячиком стелется туман. Густо-синий внизу, он редеет вверху, сливаясь с серым дождливым небом. У плешин с мелкой наледью мехами гармони серебрится вода. Плешины сменяются лыжной рябью – сменяются, казалось, для того только, чтобы привлечь внимание пассажиров проходящих поездов. Реку с двух сторон обступают горы, чьи вершины в дымных шапках и потому не просматриваются; на мрачных чёрных скалах красуется низкорослая жёлтая россыпь.

Поезд скользит неслышно, напоминая отдалённый гул высоковольтной станции. За окном – колонны «вертушек» с вращающимися «пропеллерами», ярко-лимонные поля, раскидистые дубы и каштаны с бело-розовыми гирляндами. Забытыми, никому не нужными стариками лежат серые прошлогодние поля – на их фоне свежевспаханные поля с аккуратными рёбрами салатных всходов горделиво бугрятся.

Садовые домики напоминают однояйцевых близнецов, а в Сибири рядом с неказистыми железными контейнерами, домиками малоимущих, красуются добротные двухэтажные коттеджи.

Ей хорошо. Разве могла она когда-то подумать, что вот так запросто поедет в Чехию с любимым человеком на концерт любимого певца?

Она отрывает взгляд от окна и молча, будто пытаясь запомнить, вглядывается в зелень любимых глаз, склоняется к его плечу, и он мягко целует ей голову. Тело наполняется теплом и покоем – хорошо б жить без конца…

– Я, как в раю, – подняла она голову и ответно его поцеловала.

В фойе театра платье Ирмы отличало её от неприметной публики – на неё оглядывались, но это замечал лишь Томас. Живой кумир пел, казалось, только для них – покидать партер и уходить в гостиницу не хотелось.

Наутро после лёгкого завтрака прошлись по древнейшему и красивейшему пешеходному Карлову мосту, на котором внимание и воображение поражали тридцать скульптур. К одной из них все прикладывались рукой – по поверью, осуществлялось желание. Место, к которому прикладывались, было отполировано до блеска – они тоже приложились.

До отхода поезда оставалось время, и они решили побродить по городу. Рядом с чешскими магазинами, как и в Германии, – немецкие, турецкие, русские. «А в России дружба народов только декларируется, – с горечью подумала она. – Корнями, душой и плотью прикипев к России, я обрела материальную независимость, но живу по-прежнему неспокойно. У нас не хватает законов, автономно существует всесильная страна взяток, в любое время могут отнять-убить».

Ирма не знала подводных камней предпринимательства, но, по словам Томаса, порядок в Европе сводился к уплате налогов. В России же, кроме налогов, надо платить депутатам, рэкетёрам, ревизорам, которых столько, что порою кажется: именно они основное сословие страны и среди них, выражаясь словами Гоголя, «мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет».

Хорошо, если Томас обучит Костю бизнесу, и он научится обходить подводные камни бесчувственного предпринимательства, вырулит на верный путь и выберет страну проживания для себя и своих потомков. Её «проба» жизни подходила к концу – такой «пробы» Ирма желала внукам и правнукам.

Эти хмуро-безрадостные думы были смыты освежающим душем в Берлине. После Франции, Люксембурга и Испании, где успели искупаться даже в водах Средиземного моря, она затосковала по своей глубинке, куда, полная впечатлений и свежих сил, вернулась с Томасом лишь к началу декабря.

* * *

После заграничного мира, радужного и безоблачного, Томас и Ирма вновь окунулись в привычный мир тревог и волнений. В их отсутствие Костя надстраивал магазин и заканчивал своеобразное бомбоубежище – подземный гараж. Он рассказал, что однажды, когда у банка выходил из машины, рэкетёры в масках едва не отняли у него всю дневную выручку. Одной «маске» дал он пинка в нежное место, но тут подлетела другая. Завязалась борьба. Хорошо, у банка стояли милиционеры, они подбежали, и грабитель не смог выхватить сумку с деньгами. Одного из убегавших ранили – идёт следствие. За деньгами теперь приезжает инкассатор, и всё пока тихо.

Зима отвоевала свои права, и в традицию вошли лыжные вылазки в лес. По выходным пробегали они до десяти километров – домой возвращались приятно уставшие. После ужина Ирма учила с детьми немецкие песни – Томас учил полюбившуюся ему «Сердце, тебе не хочется покоя».

В преддверии Нового года городок бурлил в хлопотах. Чтобы мышцы получали достаточную нагрузку, активная по натуре Ирма превратила в привычку прогулки после рабочего дня:

– Сорок минут – немного, но пользу здоровью сослужат. Неделю прогуливались вчетвером. В тот вечер Костя с Наташей заглянули в гастроном, и Ирма с Томасом пошли по обочине, тесно прижавшись друг к другу. Дорогу освещали редкие автомобили. Томас выражал недовольство, что в России не заботятся о новогоднем настрое, – окна и балконы не украшают праздничными огнями. Неожиданно что-то их толкнуло и – наступило небытие…

Томас очнулся от холода. Поднял голову, увидел неподвижную Ирму, инстинктивно рванулся, но не в состоянии был помочь.

– Господи! Спаси её! Lieber Gott! Erbarme dich!^[3]– крикнул он по-немецки и потерял сознание.

В палате на вопрос, что с Ирмой, услыхал односложное: «Жива». Время тянулось, как в бреду. Сколько прошло после аварии, Томас сказать не мог. Открыл глаза, увидел розовое, полное жизни лицо Наташи и спросил о том, что стало смыслом жизни:

– Что с Ирмой?

– Жива – пока.

– Плёхо?

– Да.

– Очьень?

– Мы надеемся…

– Наташа, что случилься? Почьему?

– Вас сбила «Волга». Идёт следствие.

– Нарошно – да?

– За вами, наверное, следили.

– А где Костья?

– Он с Петрушей всё больше у мамы. У вас рёбра сломаны, нога и множество ушибов.

– А Ирма?

– Ей две операции сделали. На голове.

– И?..

– Врачи обнадёживают… Если откроет глаза и узнает нас, всё будет хорошо. Так говорят врачи.

– Мы в Прага просиль, чтоб умьирать в одьин дьень.

– Надо надеяться. Вам что-нибудь принести?

– Нет.

– Может, фрукты, сок?

– Лутше кефьир.

– Что у Вас болит?

– Ничьего не больит.

– Тогда пойду. Завтра опять зайду. Если что, мобильник под подушкой.

В палате лежал он с говорливым молодым человеком. Ему подтягивали, как обвисшую бельевую верёвку, ежедневно ногу. Он страдал. Томас недопонимал его и переспрашивал. Больной ворчал: «От— нерусь проклятая!» Это незлобивое ругательство окончательно определило решение Томаса.

* * *

Ирма, будто на неё натянули вязаную шапочку, лежала с туго перебинтованной головой. В себя пришла она только на третьи сутки. Узнала сына и, вспомнив, едва слышно прошептала «То?..»