Читать книгу - "Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении - Эдгар Аллан По"

набросал пером рисунок. Пока он возился с ним, я попрежнему грелся у огня, так как все еще чувствовал озноб. Кончив рисунок, он передал его мне, не вставая с места. В эту минуту послышалось громкое рычание, и кто-то стал царапаться в дверь. Юпитер отворил, и огромный ньюфаундленд Леграна ворвался в комнату, положил мне на плечи лапы и стал осыпать меня ласками: я очень подружился с ним в мои прежние посещения. Когда он угомонился, я взглянул на бумагу и, правду сказать, был весьма озадачен рисунком моего друга.

– Да, – сказал я, поглядев на него несколько минут, – признаюсь, странный жук, совершенно мне неизвестный; я никогда не видывал ничего подобного. Пожалуй, он похож на череп… да… на череп он похож поразительно.

– На череп! – повторил Легран. – Пожалуй, вы правы; на рисунке он несколько напоминает череп. Два черных верхних пятнышка имеют вид глаз, а длинное нижнее похоже на рот, общая форма овальная…

– Может быть, и так, – ответил я, –  но, Легран, боюсь, что вы не мастер рисовать. Уж я лучше подожду самого жука, прежде чем судить о нем.

– Отлично, – сказал он, слегка уколотый. – Но я, кажется, рисую сносно, – по крайней мере этого следовало бы ожидать. Я учился у хороших мастеров и полагаю, что не вполне бездарен.

– В таком случае, дружище, вы подшутили надо мною, – возразил я. – Это очень недурной череп, можно даже сказать, превосходный череп, отвечающий самым точным требованиям остеологии, и если ваш жук похож на него, то это действительно самый странный жук на свете. Он может подать повод к какому-нибудь суеверию. Вы, конечно, назовете его scarabaeus caput hominis[98], или что-нибудь в этом роде: такие названия часто встречаются в естественной истории. Но где же у него усики, о которых вы говорили?

– Усики! – с непонятной для меня горячностью сказал Легран. – Неужели вы не видите усиков? Я нарисовал их так же явственно, как в натуре. Надеюсь, этого довольно.

– Ну, что ж, – ответил я, –  допустим, что вы их и нарисовали, только я их не вижу.

И я протянул Леграну бумажку без дальнейших возражений, так как я не хотел выводить его из себя. Но меня очень удивлял оборот, который приняла эта история; его раздражение сбивало меня с толку: у жука на рисунке, честное слово, не было никаких усиков, и в целом он изумительно походил на обыкновенный череп.

Он с недовольным видом взял бумагу и хотел, видимо, скомкать ее и бросить в огонь, но, случайно взглянув на рисунок, замер, словно прикованный к нему. Лицо его побагровело, потом сильно побледнело. В течение нескольких минут он, не двигаясь с места, внимательно рассматривал рисунок. Затем встал, взял со стола свечу и уселся на сундуке в другом конце комнаты. Там он снова углубился в рассматривание бумаги, вертя ее во все стороны. Однако он ничего не сказал, и, хотя его поведение очень удивляло меня, я не желал расспросами усиливать его раздражение. Наконец, он достал из кармана бумажник, тщательно уложил в него листок и спрятал в конторку, замкнув ее на ключ. После этого он успокоился, но прежний энтузиазм уже не возвращался к нему. Впрочем, он казался скорее задумчивым, чем угрюмым. Задумчивость эта росла с часу на час, и все мои попытки рассеять ее оставались тщетными. Я хотел было переночевать в хижине, как часто делал это раньше, но при таком настроении хозяина счел более удобным уйти. Он не удерживал меня, но на прощанье пожал мне руку даже сердечнее, чем обычно.

Спустя месяц (в течение которого я ничего не слыхал о Легране) ко мне в Чарльстон явился его слуга Юпитер. Я никогда еще не видал добродушного старого негра в таком удрученном состоянии и не на шутку испугался: не случилось ли с моим приятелем какой-нибудь беды.

– Ну, Юп, – спросил я, –  что нового? Как поживает твой господин?

– Сказать правду, масса, поживает он не так хорошо, как следовало бы.

– Нехорошо? Меня это огорчает. На что же он жалуется?

– Ах! Вот в том-то и дело! Он ни на что не жалуется, но он очень болен.

– Очень болен? Что же ты сразу не сказал? Он лежит?

– Ну нет, не лежит. Все ходит. В этом-то и беда. Ох, меня очень беспокоит бедный масса Вилл.

– Что ты мелешь, Юпитер? Понять не могу! Ты сказал, что твой хозяин болен. А он не говорил тебе, что с ним?

– Нет, масса… Масса Вилл уверяет, что с ним ничего… Тогда зачем же он ходит взад и вперед, согнувшись, опустив голову и белый, как гусь? И зачем все время пишет и пишет цифры…

– Что он пишет, Юп?

– Пишет цифры и знаки на грифельной доске… таких смешных знаков я еще никогда не видел… Мне даже страшно… Нельзя спускать с него глаз. Вчера он убежал – и пропал на целый день… Я сделал палку, хотел вздуть его, когда он вернется… но он пришел такой грустный, что мне, старому дураку, стало жалко его…

– Вот как?.. В самом деле. Нет, не обращайся с ним жестоко… не бей его, Юпитер, – он, пожалуй, не вынесет этого. Но что же вызвало эту болезнь, или, вернее, эту перемену в его поведении? Случилось что-нибудь неприятное после того, как я был у вас?

– Нет, масса, после не было ничего неприятного, а вот до того… да, боюсь, что это случилось в тот самый день…

– Как? Что ты хочешь сказать?

– Да, масса, я хочу сказать, что это жук, вот и все.

– Что?

– Жук… Я думаю, что золотой жук укусил масса Вилла в голову.

– Да почему же ты так думаешь, Юп?

– У него огромные когти и морда. Я никогда еще не видел такого проклятого жука: он кусает, что ни попадется. Масса Вилл сперва схватил его за ногу и сразу же выпустил, – тогда-то жук, верно, и укусил его. Мне этот жук с таким страшным ртом не понравился с самого начала; я не стал брать его руками, а взял клочок бумажки и завернул его, да и в рот ему сунул бумажку. Вот как я сделал!

– Так ты думаешь, что жук действительно укусил твоего господина и от этого он заболел?

– Я ничего не думаю – я знаю. А то почему бы ему все снилось золото, коли золотой жук не укусил его? Я слышал уже о них, об этих золотых жуках.

– Да почему ты знаешь, что ему снится золото?

– Почему знаю? Да он говорит во сне про золото – вот почему знаю.